3500 километров вспять лета
- Подробности
- Опубликовано: 04.05.2025 22:00
- Просмотров: 85
Мне удалось в составе бригады сплавщиков леса на плоту пройти по одной из величайших рек земного шара — Лене. Это был путь от таёжного поселка Витима до арктического порта Тикси. Преимущество путешествия, как члена рабочей бригады, налицо: тебе гарантирована ежедневная физическая нагрузка, желанная для активного туризма, и в тоже время снята всякая забота о транспорте в пути. А возможность посещать русскую баню, которую мы предусмотрительно построили на плоту — вершина желаний. После пихтовых да свежеберёзовых веничков — с пару да прямо вручную стынь — бултых… Блаженство-о-о!
Романтика и страсть к познанию свела в одну бригаду нас из Ленинграда, Камчатки, Тикси, Москвы, Якурска и Витима.
Занимаясь историей Камчатки, нельзя не заинтересоваться путями проникновения на полуостров казаков-первопроходцев и крестьян-заселенцев, преобразовавших уклад жизни коренного населения северо-восточной окраины Росиии. Существенной частью этого пути являлась река Лена. А неминуемым перекрестком в истории освоения окраины нашего государства оказался Якутск. Мне давно мечталось пройти по столь романтизированной историей страны — могучей сибирской реке. Проследовать по пути первозаселенцев Камчатки, по пути исследователя устьевой части Лены — монаха Игнатия (в миру Ивана Козыревского), одного из первопроходцев Камчатки и открывателя Курил. Кстати, в 1720—1722 годах. Козыревский финансово и физически участвовал в постройке Покровского и Спасского монастырей в Якутске.
Желания понять истоки одержимости таких людей, их стремление стать полезным Отечеству, и лежало в основе моего влечения к берегам Лены.
Об этом казаке-монахе и его исследовании устья реки Лены ни в «Топонимике по Якутии» автора Багдарыына Сюлбе, ни в очерках по топонимике морей Лаптева и Восточно-Сибирского, сведенных в книгу «Морские имена Якутии» С.В Попова, я не нашёл упоминаний. Хотя сам факт исследования устья Лены Иваном Петровичем Козыревским достоин внимания и памяти.
***
Сразу же, в начале путешествия, меня поразил своеобразностью сибирский поселок Витим. Среди безмерной тайги раскинулся он по берегу крутого яра, спадающего к Лене. Все строения в нём выдержаны в сибирском стиле, отражающем широту русской души. Рубленные из толстых бревен дома, глухие высокие заборы с тесовыми воротами, украшенными резьбой по дереву, и ни одного дома с одинаковым узором на фронтонах крыш и ставнях окон. Посреди Набережной улицы возвышался двухэтажный из вековых сосен особняк: бывшая «резиденция» купцов Громовых. Диву даешься резным кружевам украшений дома, добротности рубки его стен, своеобразием парадного входа в дом. Приятная на вид смесь стиля классицизма и русского зодчества.
Напротив усадьбы с другого берега Лены из-за сопок впадает в эту многоводную красавицу хмурый Витим, воспетый как «Угрюм река» в известном романе В. Шишкова.
Заключив договор на обслуживание и ремонт плота в пути его следования, мы начали свою трудовую деятельность под началом опытного бригадира-сплавщика Руденко Михаила Афанасьевича. Так сказать, совмещая полезное с приятным. Необходимо уточнить, что наш плот являлся экспериментальным, потому как превышал объемы обычно сплавляемых по Лене. При его ширине в 150 метров длина составляла почти полкилометра, а объем нашего транспортного средства достигал 20 тысяч кубометров древесины. Усиленная такелажная оснастка этого плота морской сплотки требовала постоянного досмотра такелажа и регулирования его в пути. Начало июня в Витиме — начало лета. Манящий запах черемух, сочная зелень, яркое солнце и жара. Работаем в одних плавках, готовя плот к отплытию. Строим на плоту жильё, кухню, баню.
И вот 5 июня на буксирной тяге теплохода–буксировщика «Сахалин» плот послушно вышел от плотбища леспромхоза на фарватер реки Лены. С юга на север протекает эта многоводная и самая длинная в Сибири река. Почти четыре с половиной тысячи километров тянется её путь от истока к Северному Ледовитому океану. Климат здесь суров: быстротечное знойное лето и затяжная зима с морозами, доходящими до 60 С. Не зря этот край снискал печальную известность — «тюрьмы без решёток». В прошлом это место ссылочных и опальных царедворцев, а позже декабристов-народников и революционеров.
В Советское время в этих местах были открыты и стали разрабатываться полезные ископаемые: золото, алмазы, олово, слюда, железная руда, уголь и даже камни-самоцветы, как чароит и другие. Где ранее петляли лишь звериные тропы, теперь появились посёлки, выросли города и крупные добывающие предприятия. Река Лена превратилась в основную артерию промышленности региона страны.
Река исстари — и удобный путь, и кормилица, и заступница человеку. Вот почему название рек обычно самые древние. О реке Лене от аманатов (заложников при взимании ясака-дани) племени Булишей стало известно ещё в 1621 году. А о том, что «Лена — река впала своим устьем в море» только в 1629. Название реки, как предполагает исследователь С. В. Попов, скорее всего произошло от измененного русскими (эвено-эвенкийского) «Елюене», что означает «Большая река».
В верховьях реки Лены
Трудно отвести взор от красот ленских берегов. Каждый поворот реки — новые захватывающие виды. Стоит солнцу выглянуть из-за гор, и строгая река вдруг засветится извилистой лентой неба с той же синевой и облаками, а речные стражи, лобастые сопки, щетинятся хвойным лесом, будто впервые заглядывают в Лену. Пошёл счет дням, меняется ландшафт. Хмурые сопки иногда просветляются то крутыми осыпями камней, то желтыми песчаниками берега, поросшего сосняком. От солнца стволы сосен будто теплятся, а по низу в сосняках розовым огнём полыхает багульник, ветки которого облеплены нежным цветом. Не выдержали и на моторной лодке мы съехали с плота, нарвали охапку багульника и цветущей черемухи. После этого два дня в нашем жилье на плоту стоял пьянящий дурман весны.
Лена-трудяга разворачивалась во всю свою мощь. Мимо нас то и дело проходили караваны барж с грузами для шахт и рудников, находившихся почти в каждом её притоке. Наверное, также целеустремленно, покачиваясь в такт взмахам вёсел, сплывали на карбасах на Лене отчаянные головушки, чтобы открыть, исследовать новые «землицы ради России». Иван Козыревский о цели своего похода в низовья Лены писал: «Чтобы ленским устьем выйти на Северное море…, где будто и в летнее время лёд от земли не относит и не тает, дабы подлинно оное осмотреть и уведомитца можно…, и ежели де от оного устья до того Восточного моря судами вытить будет возможно, то де будет великая польза».
***
Особенностью ленских селений является их привольность. По прибрежным угорам раскинулись рубленные дома с усадьбами, образуя хуторки, связанные меж собой паутиной дорог, сбегающих к речным причалам. По прибрежным лугам, окаймленным частоколом тайги, растекались стада коров. Среди гармонии красоты берегов, нет-нет, да и резанет сердце вид поселения, заброшенного среди вырубленных площадей тайги. А изъезженные тракторами деляны лесоповала смотрятся как болезненные лишаи на плохо «выбритых» сопках.
Сюда в тридцатые и сороковые годы двадцатого столетия на тихоходных баржах сплывали заселенцы этих мест, чтобы поднять индустрию страны. И подняли, и выстояли перед лихолетьем, но ослепленные своей всесильностью в порыве стремления к лучшему люди не заметили: как проскочили грань соприкосновения добра и бездушия. Перестали замечать, что стали не рачительно осваивать, а губить основу жизни человека — природу, нанося вред ей, а значит, себе и будущему.
Даже в далёкие времена, когда природные богатства в пространной России, казалось, ещё были неисчерпаемы, Петр 1, узнав, что в «Московии» скудеют леса от вырубок предприимчивыми купцами, повелел весь лес перечесть «до каждого дерева» да под страхом смерти запретил «зарубать лес у рек, чтобы было откуда лесам вновь зарождаться». Прозорливость предков достойна уважения, а вспомнят ли о нас так же?
***
На третьи сутки река вынесла нас к Ленску. Этот молодой город Якутии — перегрузочный порт — ворота алмазного края. От Ленска на Север уходит дорога через тайгу и мари до города Мирный.
Ложку дёгтя в романтичный наш быт на плоту вносят комары. Пока работаем, подтягивая ослабшие обвязки пучков леса, ветерок спасает от гнуса, но в жилой постройке у нас от этих злыдней спасу нет. На нарах, над каждым спальным местом, пришлось устроить палаткообразные пологи из марли как спасение от кровопийц. Рядом с моим пологом такое же убежище такелажника Анатолия. Ему за пятьдесят. Он родом из-под Витима — заядлый говорун рассказчик. По его говору и обличию трудно понять какого он рода-племени. Как сам он утверждает: «Русский, но немножечко бурят, белорус и якут». Короче, чистый россиянин. В ком за века смешалось 100 кровей. Запомнился мне рассказ о его детстве:
— Мы жили от Лены вверх по Витиму, в посёлке Мама. Вообще наш край старателей да лесорубов. Я учился плохо. Отец-то недовольничал. Он и шумел на меня и спокойно корил: «Мне не пришлось грамоту одолеть: время было лишь бы выжить. А у тебя, дубина, возможность есть. Ты же не простак какой, знай это. Я, твой отец, от швартовщика до капитана буксира самоумом дошёл… А матка твоя ныне — лучший счетовод. Да и на свадьбе нашей помню: сам лоцман с лоцманихой да шхипер со шхиперихой были, а не одно простолюдье, как у других. А возьми дядьку твоего Антипа. Тот тож, не просто в артели обретался, а сам в первой паре на пристани был. Верзилист — чисто кряж. Помню, на спор он 300 килограммовый груз по сходням на баржу внёс. Бывало, день-два без дела ждёт, пока тяжеловесный груз на пристань подвезут — тогда его работа. Платили ему по особой цене! Но жаль — помер рано».
А я так и недоучился. Рано курить начал и по киношкам да танцулькам шнырять. Наш участковый милиционер, полуякут, жил прямо в клубе за сценой. После кино зазовёт нас к себе, трубку закурит и манит пальцем: «Кто первый, подходи. На, курни во всю матушку». Первый курнёт полной грудью, глаза выпучит от махорки и замрёт — дух перехватило. Так и стоит рот открывши, а мильтон лишь: «Ха, молчи! Ни гу-гу», — и другого зовет. Так пропустит всех, а потом: «Ну чё, сопляки, сладко курить-то, однако. Ха-ха-ха. Я вам отобью курилку-то».
Мало-помалу хоть и несладко было, а всё же привык я к куреву. Школу-то рано бросил, а на работу в леспромхоз не взяли — малолетка. Так я на пристань наладился: по стопам дяди вздумал идти.
Отец сговорился, и взяли меня в артель подсоблять на малых грузах. Когда тяжелая ноша, я влезу на рубку баржи да для артели пою под гитару, пока они разгружают баржу. Когда барж нет, они меня то в сельпо за водкой пошлют, а то от скуки укажут: «Иди вон тому по соплям дай». Я бегу, затеваю драку, а тут уж молодые артельщики идут поразмяться в заступ.
Изливая душу, так и говорил неустанно Анатолий, пока не убаюкает нас своей историей.
***
Несколько дней пролетели в трудах. Дело плотогонов бесконечное и ответственное. Задача: не потерять ни кубометра леса. При движении плота постоянно ослабевают обвязки пучков леса, их крепёж к основному тросу — лежню. Вот и приходится постоянно, прыгая по пучкам леса, поправлять обвязки да подтягивать гайки сжимов. Весь световой день на солнце, на ветру, на комарах. Облегчает участь вечерняя баня с еловыми вениками да с холодной ленской купелью.
На более ровных местах приленья, раскинулся старинный город Олекминск. Здесь отбывали ссылку декабристы, а также революционер Урицкий и Александров (Ольминский). В музее города собраны уникальные документы о революционных событиях на Лене. Здесь, в окрестностях города, найдены большие запасы соли.
За Олёкминском к нашему плоту причалил теплоход с агитбригадой. На плот сгрузили музыкальные инструментов и сошли участники художественной самодеятельности. Расположившись на щитовых мостках у бруствера плота, она поздравили нашу бригаду с открытием навигации. Девушки в нарядных костюмах спели несколько песен. Также быстро они погрузились на свой катер и отплыли перехватывать другие плотобригады. Конечно же, разговор вёлся теперь только вокруг концерта и девчат, разбередивших наши загрубевшие сердца. Такелажник Анатолий очередной раз хмыкнул и заговорил:
— Неплохо, однако, «Якутлес» подсуетился с концертом. Девчат каких бойких, глазастых прислали, да и голосом хороши.
Наш бригадир Михаил Афанасьевич заметил:
— Ишь ты, туда же на девчат пялишься, песок уже сыпется, небось. Я-то знаю, как раньше ты кабеливал, аль не насытился?
И Толян завёлся:
— Брось ты, до женского полу я умеренный любитель. Вот по молодости дружок у меня был, тот ходок, что надо. Его так и прозывали «Макшан — чугунные яйца». Как-то умудрялся он ладить и с девками, и бабами мужними. Таков проныр лукавый был. Помню, тогда к нам на Маму из Москвы тунеядок, девок да молодух разных прислали. Распределили их по лесным поселкам и приискам вокруг Мамы, и наступила тогда житуха нескучная. Дружку моему Митьке приглянулась одна из них. Нравится она, но не подпущает его до себя. Он и так и эдак. Прошло время. Вижу, он сам не свой ходит, и спрашиваю: «Ты чё, паря, втюрился?» «Пустое, заедает меня. Прознал я, что она со старателями крутит, а мне, знатному лесорубу, отворот даёт. Вчера опять меня отбрила: «Не покушайся на мою честь, знаю я вашего брата — дуболома. Задарма норовите, не выйдет». Вишь к чему клонит? — ответил он и добавил: — «Ну, погоди, девка».
Однажды Митька сплыл до Витима, раздобыл там пузатый медный самовар да и припер в общагу. Зачем, думаю, ему старье это? Едим-то мы в котлопункте. Да и в общаге в каждой комнате чайники есть. Спросил его. Он лишь отмахнулся от меня, завернул самовар в тряпицу и под свою кровать двинул.
Прошло немного времени, и преобразился мой дружок, стал чаще на ночь уходить. А тут я пол протирал да зацепил ту тряпицу. Гля, а там уже половины самовара нет, а был-то целый. Пришел Митька, я к нему. Он рассмеялся: «Эх, голова, два уха, смекай». И достал из-под матраса напильник да говорит: «Пять минут — „золотого песка“ 10—15 граммов. Она теперь всех старателей отшила. Знать, больше меня никто не подносил. Ха-ха-ха. Уже и надоела она мне. Если хошь, на напильник, скребани и дуй к ней — не отринет. Она всё меня пытает, на какой речушке я золотишко мою. Вот баба алчная».
Перестал он к ней ходить. С «золотом» своим быстро нашел другую. Когда уже самовар заканчивался, Митьку забрали с работы да в милицию, аж в Витим увезли. Через пару дней вернулся — хохочет. Зазнобу его тоже арестовали. Оказывается, это ее подружка заложила. Когда увидела у нее полбутылки из-под вина «золотого песка», завидки-то ее и взяли. А в Витиме быстро медь от золота отличили и Митьку из милиции выгнали — смеху то было.
Ленские сюрпризы
Чем дальше мы сплывали от юга, сопки становились каменистее с обрывами да с торчащими зубьями скал. Ленские столбы, так называется это место, где сплошная стена каменных изваяний тянется вдоль берега около 40-ти километров. Разнообразные скальные фигуры, подобия идолов, крепостей, замков, загадочных лабиринтов из колонн и пещер. Как ни бережешь цветную фотоплёнку на дальнейший путь, здесь, на столь потрясающих воображение картинах природы, сдержаться невозможно. Удивительные зрелища представляют эти живописно выветрившиеся известняковые скалы. Воистину, природа — великий скульптор.
А ниже, по течению Лены, на стенах некоторых утёсов попадаются наскальные рисунки древних людей. Первобытные художники несмываемой охрой изобразили сценки охоты на зверей, скачущих всадников и прочие сюжеты из быта.
Конечно же, мы на моторной лодке съехали с плота и тоже посетили это место, как некогда посетил здешние художества — «писаницы» — всемирно известный наш археолог, академик Окладников А. П.
Река Лена большими и малыми притоками всё набирала мощь. Заметнее становилось движение вспять лета. Реже удавалось раздеться на плоту для загара. Холодный ветерок побеждал солнце. На подходе к Якутску показались строения Покровска — административного центра Орджоникидзевского района Якутии. Здесь в 1916—1917 годах отбывал ссылку революционер-ленинец Серго Орджоникидзе. Неподалеку от Покровска стоит памятник предводителю партизанского движении Восточной Сибири, времен гражданской войны Н. А. Колондрашвили. Примечателен Покровск и тем, что тут выращен в советское время первый яблоневый сад, акклиматизированный к Якутии.
Вскоре показался и Якутск — самый исторический город Северо-Востока России. Якутский острог в «Земле Якульской» заложил казачий сотник Петр Иванович Беретов 25 сентября 1632 года.
Теперь Якутск — современный культурный город, несущий непомерный груз истории России. Вот как о нём отзывался Иван Александрович Гончаров, автор известных романов «Обломов» и «Обрыв». Он в 1852—1854 гг. совершал кругосветное путешествие на фрегате «Паллада» в качестве секретаря адмирала Путятина. В 1854 году из порта Аян сухопутным путём он возвращался в Петербург через Якутию. Его записи красочно говорят о тогдашнем Якутске и его населении: «Якутск построен на огромной отмели, что видно по пространным пескам, кустам и озёрам, и теперь, во время разлива Лена, доходит до города и заливает отчасти окрестные поля…» Он пишет, что в Якутске нет гостиницы, а имеется лишь один каменный дом. Что есть продажа вина и господа все хорошие, а купечество знатное. Что зимой живут все в городе, а летом на заимках, а вот приезжих здесь бывает мало-мало». О жителях Гончаров пишет так: «Городские якуты одеты понаряднее. У мужчин голубого сукна кафтаны, у женщин тоже, но у последних полы и подол обшитый широкой красной тесьмой. На голове у тех и других высокие меховые шапки, несмотря на жаркую погоду летом. Якуты стригутся, как мы, но оставляя сзади за ушами две тонкие пряди длинных волос, вероятно последний отдалённый намек на свои родственные связи с той тесной толпой народа, которая из Средней Азии разбрелась до берегов Восточного океана. Я в этих прядях видел сокращение китайской косы, которую китайцам навязали манжуры. А, может быть, якуты опускают сзади волосы подлинее просто затем, чтобы защищать уши и затылок от жестокой зимней стужи. Якутского племени и вообще всех говорящих якутским языком считается до 200 тыс. обоего пола. Ещё я видел больницу, острог, казенные хлебные магазины. Потом я проехал мимо базара с пестрой толпой якутов и якуток. Якуты здесь все кучера, слуги и ремесленники. Они хорошие скорняки, кузнецы, но особенно способны к плотнической и столярной работе… знаете, что мне обещал принести на днях якут? Бюст Рашели из мамонтовой кости или моржового зуба. Сюда прислали бюстик из гипса, и якут по нему режет из кости. Якут и Рашель — каково сближение, каков талант! Сколько холодна и сурова природа, столько же добры и мягки тут люди. Меня охватили ласка, радушие, желание каждого жителя быть чем-нибудь приятным, любезным… в самом деле сибирские природные жители добрые люди. Сперанский будто бы говаривал, что на Северо-Востоке даже медведи добрее зауральских и европейских. Не знаю, как медведи, а люди на самом деле добрые. Я убедился, что жизнь их не неподвижная, не сонная и что она нисколько не похожа на обыкновенную провинциальную жизнь, потому как в сумме здешней деятельности их таится масса подвигов, о которых громко кричали бы и печатали в других местах…»
Кого только ни повидал Якутск. После каждого переворота в Петербурге сюда потоком шли обозы с опальными царедворцами и ссыльными разных мастей, и это начиная с петровских времен до наших. Можно смело утверждать, что Якутск обратная сторона медали Петербурга до Советской России.
В двухстах километрах от Якутска на восток есть поселение Амга. Там с 1881 года отбывал ссылку русский писатель В. Г. Короленко за демонстративный отказ принять присягу на верность новому царю Александру III. Тогда Амга была небольшая ямская слободка со сплошь неграмотным населением из якутов и русских крестьян — переселенцев. Амга была не так глуха, потому что стояла на ямском тракте Якутск-Охотск, самой оживленной дороге того времени. По этому тракту еще с начала 18 века шло заселение Охотко-Камчатского края казаками, беглыми крестьянами и переселенцами, да опальными людьми. По ней тащились обозы с грузами Восточных экспедиции под началом Витуса Беринга, а также экспедиций Афанасия Шестакова, Ивана Евреинова, Фёдора Лужина да и других, а навстречу им по этому пути стекались к Якутску караваны с ясаком — данью с приморских и камчатских инородцев.
***
Алдан — мощная река. Своим напором, впадая в Лену, она образует сильное свальное течение, которым наш плот начало быстрее сносить на близлежащий остров. Сопровождающий нас трехсотсильный буксирчик зашвартовался за задний бруствер плота и пытался отжимать плот от острова. Мы ручными лебёдками спешно стравливали с плота тормозные полтонные лоты, чтобы притормозить его снос. Буксир-тягач и наш буксирчик работали на полных оборотах двигателя так, что из труб вылетало пламя. Казалось, остров всё быстрее и быстрее надвигался на нас. Наше беспокойство стало переходить в страх, что плот обоймёт остров. Тогда никакая сила не стащит его и надо будет полностью переформировывать плот, а значит, и больших потерь леса не избежать. С приближением берега острова наше волнение всё нарастало. Вот уже головка плота, потом его середина миновали отмели у острова, ещё… ещё и — страшное! Сотни тонн древесины хвостовой части плота сходу навалились на остров. Своей массой плот выдавил на сушу и пришвартованный к нему вспомогательный буксир, который, завалившись на бок, волочился по берегу острова и на полных оборотах гребным винтом рубил кустарники и чахлые деревца зарослей. Из-за мощного торможения островом вся махина огромного плота распрямилась, вытянулась, пытаясь своей массой стянуть хвост с мели. От такого напряжения и вытяжки троса бортовые лежни заслезились смазкой, и засвистели над нами сорванные с такелажных сжимов гайки. Масса плота ползла по суше, а катерок на привязи так и тащился за ним, оставляя за собой узкую просеку в зарослях кустарников. Мы понимали, какой кавардак сейчас творится внутри наклонённого катера и почему не могут там заглушить его двигатель. Понимали, что, если оборвётся чалка, катер останется в кустах на суше острова. Кто и когда вызволит его из этой ситуации! Опасаясь стреляющих гаек и переживая, мы из-за брёвен бруствера наблюдали за происходящим, пока масса плота ни взяла своё, и угол плота ни сдёрнулся с острова. Следом за ним, как поплавок на воде, катер принял нормальное положение, но всё ещё на полном газу продолжал отталкивать плот от берега, пока пришедшая в себя его команда не заглушила двигатель. На наше счастье, основные троса бортовых лежней плота выдержали, и сам плот не разорвало, а распущенные пучки леса мы на ходу потом сформируем, утянем. Главное, избежали аварии и крупных потерь леса.
Название реки Алдан произошло от тюркского слова «Алтан» — золото. Оказалось, что так назвали не зря. Ведь ныне, в верховьях этой реки хорошо развита добыча этого драгметалла.
После впадения Алдана река Лена сразу заметно укрупнилась. С этих мест всё заметнее стал удлиняться световой день. При ширине Лены уже в шесть километров даже ветер не доносил с берега ни терпкого настоя багульников, ни смолянистого запаха сосняков, ни аромата цветущей черёмухи. Резче стал чувствоваться уход от юга, и всё реже удавалось нам, работая на плоту, принимать загар. Ниже Алдана потянулись малопривлекательные отвесные берега, где наслоения предыдущих эпох чередовались с пластами залежей бурого угля, которые выходят тут кое-где на поверхность. Вскоре на крутом берегу Лены зачернели горы этого угля, добытого открытым способом в Сангарском каменноугольном разрезе. Промышленный городок Сангар как-то не показался. Черный пирс с баржами-углевозами, торчащие с крутого берега трубы, клокочущие сточными водами, стекающими в реку. Бульдозер, выгребающий отходы лесопилки тоже в Лену. Сам городок казался грязным и неустроенным. Приходилось лишь удивляться откровенным действиям по загрязнению реки. Мне сразу же припомнился уютный и чистый поселок Витим, где, к сожалению, тоже все отходы лесопиления, грязь и мусор с территории местного леспромхоза бульдозером выгребались на берег реки. А там гора этой свалки незаметно поедалась течением Лены. Почему-то в наше время в стране мало кто и знал значение редко употребляемого слова «экология». Особенно в промышленности Сибири и Северо-Востока, где просторы немеренны, а богатства на суше и в воде — неисчерпаемы.
***
Второй крупный приток Лены, Вилюй, добавил и без того мощной реке энергии, и она стремительно понесла нас на север. Чаще стала кудлатиться низкая облачность, цепляясь за поросшие лесом макушки сосен. Нежная зелень в распадках и на луговинах сменялась на грязно-жёлтую прошлогоднюю траву.
Вилюйский край тоже значимое для истории место. Выше по течению Вилюя находится селение Вилюйск. В 70-е годы 19 века это был самый глухой уголок России. Более 700 вёрст от Якутска шла дорога по глухой тайге. Мимо топких болот и множества речушек. В те времена посёлок был примечателен тем, что в 1866 году там построили острог (тюрьму) для предводителей польского восстания (каракозовцев). Нити руководства повстанцами сходились в департамент российского министра финансов, к её директору Огрызко, который вместе с другими зачинщиками бунта был сослан сюда, в глухой угол страны.
А 1871 году в тот же острог был сослан и Н. Г, Чернышевский — революционер-демократ, который пробыл там 12 лет. В его письмах содержится много ценных сведений о жизни народов Якутии той поры.
Население Вилюйска тогда не превышало 500 человек. В селении были около сорока построек: юрты якутского типа, церковь, казарма и сама тюрьма. Чернышевкий писал об этом так: «…Это очень маленький город, в нём нет ни одной лавки. Товары, какие нужны, продаются торговцами в их собственных квартирах. Между Якутском и Вилюйском нет русского населения, живут только якуты. Те семьи, которые содержат почтовую гоньбу. Меж станциями большей частью по 40 и даже 50 верст. Станции — якутские юрты. Из низ 2—3 не очень опрятные, другие плохи относительно чистоты воздуха. Там вместе с хозяевами помещается и скот: коровы, телята. Путь сюда далёк и очень труден. От половины апреля и до конца года переезд от Якутска до Иркутска тяжелое и рискованное мероприятие… труднее чем какое-нибудь путешествие по внутренней Африке. Холодная пустыня. Пищи не найдёшь. Никакой помощи в случае дорожного приключения. Громадные расстояния меж станциями. Лошади по недостатку кормов слабы, дики, пугливы… Жизнь здесь стоит очень дорого. Всё привозится из страшной дали: за двести-четыреста вёрст с низовий Лены. Природа так скудна, что сама Лена со своими притоками не имеет количества рыбы достаточного для ничтожного числа людей, населяющих эту область. На золотых приисках Ленской системы работает меньше 10 тыс. человек, мяса для них получается большей частью с юга, пригоняют скот даже с китайской границы…
Многие русские имеют крепкое здоровье. О якутах этого сказать нельзя. Это народ зачастую хилый болезненный, потому что пища очень плохая. До сих пор они не бросили есть свою, так называемую, сосновую кору. Это верхний молодой пласт древесины, лежащий прямо под корою, подобный липовому лыку. Его и сдирают с дерева в виде лыка, сушат, режут, и выходит липовая лапша. Дже толкут и едят это снадобье и хвалят… А, вообще люди здесь добры: почти все честны, некоторые при своей тёмной дикости, положительно благородные люди. Но видеть, как они живут, бедняжки, видеть их нищую даже при деньгах жизнь — это мучить душу».
Много можно узнать из писем этого Вилюйского узника Чернышевского, а также из работ других исследователей, чтобы понять и оценить разницу жизни якутского народа того времени и нынешнего.
Под Полярным кругом
Через несколько дней сплава и мы вошли в низовье Лены. День, бесцеремонно урезая ночь, довёл её до нескольких минут бледных сумерек. Вскоре солнце стало лишь прикасаться к горизонту и вновь выкатываться в небесную синь. Начинался полярный день. Оказывается, что не все птицы молчат в ясносолнечную ночь. Когда плот по фарватеру реки проходил вблизи берега, оттуда доносилось разноголосье зуйков, куликов, кукушек и даже сов. Видимо, тоже сбившихся с режима, как и мы. Начало низовья Лены раньше якуты называли «Эджи Гээн». Здесь в 1632 году казаки-поселенцы с атаманом Иваном Ребровым основали Жиганский острог. Ребров два года здесь на Лене и ее притоках собирал ясак с местных жителей. Летом же 1633 года Ребров с отрядом Енисейского пятидесятника Ильи Перфирьева первые по Лене вышли к Северному Ледовитому океану. От устья Лены Ребров с частью отряда ушел на запад и открыл устье реки Оленек, а Перфирьев — на восток и открыл устье реки Яны. Позже в 18 веке, после смерти Петра 1, Александр Меньшиков сослал в Жиганский острог царедворца, Обер-прокурора Сената, писателя и учёного того времени Скорнякова-Писарева Григория Григорьевича. Но после очередного переворота в Петербурге, когда новая императрица Анна Иоановна отправила в ссылку самого Меньшикова, она своим указом назначила Скорнякова Григория командиром Охотско-Камчатского края для упорядочения сбора ясака, идущего с окраин России через Якутск. Только через 10 лет Скорняков, сподвижник Петра 1, вернулся в столицу уже к новой императрице Елизавете, дочери Петра 1, и служил у неё в должности Тайного советника по делам Северо-Восточных окраин империи.
В Жиганске мы пересекли Полярный круг. Тут совсем другой ландшафт, чем в верховьях Лены: низкие плоские сопки, чахлые ёлки, по берегам нагромождение льдин от недавнего ледохода. Обгоняя нас, белыми лебедями прошли вниз на Север огромные танкера с топливом для дизельных электростанций. Представляю, как долгожданны они в поселках, для которых Лена — единственная дорога, связывающая столь отдаленный край со страной. В овражках, поросших ерником, труднопролазными зарослями полярной березы, ещё лежит посеревший летний снег. Если раньше речная вода несла лишь комья пены да мусор, то здесь нет-нет, да и промелькнёт на воде обмылок льдины. Неуёмно дует пронизывающий ветер, создавая волну. Пучки леса в плоту ходят ходуном. От качки поскрипывают углы нашего жилища и бани. К концу дня, хотя тут время без часов определить трудно, мы, напарившись в баньке, всё же решились прыгнуть в холод реки, исполняя ритуал «купели» при пересечении Полярного круга.
Как известно, путешественники — народ предусмотрительный, поэтому у нас на плоту оказалось несколько удочек, спиннингов, разного рода наживок и приманок для рыбы и, естественно, сети, которые, к моему удивлению, в приленских поселках продаются в магазинах. На Камчатке, например, такого нет в связи с запретом любительского лова рыбы сетями. Всё свободное время члены бригады изощрялись в рыбной ловле, но тщетно. И хотя по мере посещения поселковых магазинов наша промысловая вооруженность все возрастала, но желанная уха оставалась, как и прежде, лишь в мечтах да в песне сплавщиков — явно оптимистов:
…Перекат шумит, вода хлюпает,
На плоту не гаснет костёр.
Лена-матушка нас баюкает,
В ведре варится осетёр.
***
В посёлке Жиганск нам съехать с плота не пришлось. Мы проходили его в ночное солнечное время. С ведущего буксира нам передали радиограмму, сообщая, что впереди, неподалёку от селения, у острова Себега стоит аварийный плот, который вышел из Витима первым. Капитан буксира был Герой Социалистического Труда, депутат. Он должен был открыть сезон навигации по Лене первым.
Нам предложили помочь им такелажем, так как на плоту у них уже работала аварийная бригада.
— Вот так-то! Значит, первые придём теперь мы?! — обрадовался Сергей Топорков.
— Я уже вижу, как нам корячится премия, — запрыгал от радости Вася Береснев.
— Погодь ещё. Впереди в низовьях и волна круче, и ветра жестче. И ширина Лены там 15—20 километров и островов впереди еще в достатке. Так что, если в непогоду попадём, и растрепать плот, и набросить на остров тоже может. Как угадаем — рано радоваться, — остепенил его бригадир и добавил. — Посему такелаж резервный я им весь не отдам! — заключил он.
В один из безветренных дней наш плот проходил неподалеку от берега, и мы увидели озеро с проточкой из него. Бригадир, шевельнув «чапаевскими» усами, заметил:
— Тама-то должна быть рыбка. Видишь: проточка озеро с Леной соединяет, надо туда парочку сетёнок бросить.
Спустили быстро моторную лодку, бросили в неё сетки и резиновую двухместную лодчонку. Сергей, я и бригадир отправились рыбачить. В проточку входить не стали, а причалились к подтопленному нагоном воды пойменному лесочку. Взяв сетки и лодчонку, мы побрели по воде к возвышенному берегу озера. Кое-где, у деревьев, на островках суши, и на кучках плавника, набитого водою меж кустов, теснились коричневоспинные медлительные грызуны-лемминги. Вода отрезала им путь на сухой берег.
— Ты глянь, сколько еды для песцов, — заметил бригадир.
Половина озера была ещё со льдом, а на чистой глади воды сидела стайка тундровых гусей — казарок. Плавая, они постоянно кивали чёрными шляпками голов, будто соглашаясь друг с другом.
Когда поставили одну сетку в озеро, неугомонный «бугор» предложил:
— Давайте и в Лене у входа из проточки еще одну приткнём.
От озера мы вышли к реке, и он, показывая на выступ берега, распорядился:
— Вон, у того опупочка надо ставить.
— Против такого течения на этой резинке не выгребу, — усомнился я.
— Ничего, музоль-музоль руки. «Без труда, не вынешь рыбку из пруда», — ухмыльнулся усач.
Часа через три, когда мы сняли сетки и опять ни с чем, на моторке стали догонять плот. Я подначил бригадира выдержкой из туристического буклета по Якутии: «…Река Лена изобилует редкими деликатесными породами рыб…». Афанасьевич сокрушенно сплюнул:
— Тьфу, куда ж что делось. Хотя у нас в верховьях реки рыба-то водится. Да я знаю, что и в низовьях Лены, правда, проходная рыба, но есть. Хотя сам посуди: откуда тут достаток в рыбе будет. Видишь: июль подходит, а пол-озера ещё подо льдом. Считай, девять месяцев лёд стоит. Рыба-то задыхается. Какая дура сюда нереститься пойдёт, — рассудил бригадир.
«А, может, он и прав», — согласился я и под гул моторной лодки задумался:
— По-моему, везде одна беда. Ведь на глазах одного поколения заметно нарушился экологический баланс в природе. Вот на Камчатке. Основная река полуострова за 50 лет в несколько раз сократила мощность воспроизводства рыбы лососевых пород. Кто говорит, из-за загрязнения её русла лесосплавом, кто уверяет, что вырубка лесов нарушила водный баланс реки. А может и то, и другое? Да я и сам вижу, что еще 10 лет назад лес у рек не рубили — запрет в водоохранной зоне был. А сейчас, чтобы гнать больше леса на экспорт, эти «лесоохранки» сократили до минимума. А когда планы заготовок леса находились под угрозой, то разрешали брать лес и у реки. Мне Серега из «Якутлеса» говорил, что в этом году Витимскому леспромхозу они разрешили брать лес в водооохранке. Может, как раз эти бревна в нашем плоту. В Тикси его отгрузят на экспорт в Англию, а мы на Камчатке гоним лес в Японию. Видимо, без валюты страна задыхается, знать, не все гладко «в Датском королевстве». Вот тебе и… «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек». Хотя во многом наше общество сделала заметные шаги вперед, но в вопросах природопользования и отношения к природным богатствам получается явное движение вспять».
***
Пожалуй, наиболее широкое русло Лены — в районе селения Сихтях. Трудно представить себе, какой силы и мощи достигает тут ледоход. Особенно за время заторов. Высоко по речным берегам, несмотря на конец июня, здесь еще лежат глыбы льда от ледохода. Причудливо обтаянные, они, будто стадо диковинных белых зверей, выброшенных на сушу, истекают слезами. Вот в этом месте и раздавило судно монаха Ивана Козыревского, бывшего казака-первопроходца. Это судёнышко, которое он за свои средства построил в Усть-Куте, чтобы принять участие в «Государевой» экспедиции по обследованию Северо-Восточных землиц в 1728 году. Тогда он, по заданию начальника экспедиции Афанасия Шестакова, на этом судне типа «эверс» с командой казаков направился на проведывание и описание места выхода реки Лены в море Лаптевых… Осенью того же года он оставил в Сиктяхе своё судно на ремонт, а экспедицию продолжил на двух карбасах, купленных тут же у местного владельца Нила Юрганова. За зиму эверс отремонтировали, а весной 1929 года мощный ледоход Лены раздавил его.
В зоне вечной мерзлоты
По мере продвижения на север от Сихтяха, тянущиеся, скучные, безлесые сопки вдоль реки постепенно сменялись низким тундровым берегом Лены с обнажениями мутного льда, прикрытого сверху слоями торфяников. Начиналась зона вечной мерзлоты. Из-за чистоты здешнего воздуха удивительно далёко виден горизонт. Бездонный купол неба над тундрами меж сопок и редкие облачка, уходящие до горизонта.
Долго мы сплывали по этому необъятному простору до следующего поселения Кюсюр.
На подходе к поселению, к нашему буксиру пришвартовался небольшой танкер и дозаправил его топливом.
После Кюсюра горы кряжа Чекановского с одной стороны и Хараулахского хребта с другой, постепенно сужая тундру, вплотную прижались к берегам Лены. В полдень нас нагнал уже большой буксир «Якутлеса» и пришвартовался к нашему. Вскоре мы получили команду готовиться к постановке плота на отстой. «Как, в каком месте, зачем?!» — недоумевая, мы подготавливали швартовые тросы. Плот стал сходить с фарватера реки к берегу. Мощное течение потащило огромную массу древесины плота, и казалось, ничто не способно будет удержать его. Когда плот развернулся, и буксиры стали прижимать его к скалистому берегу, послышался треск ломающихся брёвен в пучках, выстрелы от разрывов стропкомплектных обвязок пучков леса. Дым и искры от трения сжимов, сползающих по лежневым тросам, и вновь пугающий посвист гаек, сорванных с резьбы. Бригадир Михаил Афанасьевич, опасаясь свистящих гаек, пригнулся за высокий бруствер плота и крикнул:
— Парни, уходите с того борта от лежня, — и, перекрестившись, добавил, — Господи! Спаси и сохрани…
Я, находясь неподалёку от него, заметил:
— Афанасьевич, ты же коммунист.
Тот, недовольно зыркнув, ответил:
— Все под Богом ходим. Погоди, придет время — и до тебя дойдёт.
Чудом выдержав бешеные нагрузки, бортовые лежни плота не порвались. Плот, обняв береговые скалы, частью выдавился на них и остановился. А порвись лежни, лес бы расплылся по низовью реки. Попробуй собери всё. Пока буксиры держали медленно сползающий по течению плот, мы спешно перебрались на берег лысой береговой сопки и тщетно пытались в промёрзшем и скалистом грунте отыскать место для закрепления «мертвяка» — опоры, чтобы закрепить тросовый вынос от плота. Хорошо, что всё же нашли расщелину меж береговых скал, где и устроили «мертвяк» для швартовки плота.
Тут взорвался бригадир:
— Я же говорил: нельзя трогать резерв такелажа! Так нет, радиограммой приказали. Хорошо, что не весь отдали, — и обратился к технологу из «Якутлеса» Сергею. — Иди на буксир, составляй радиограмму в свой «Якутлес». Они приказали — теперь пусть помогают. Да узнай у кэпа, почему остановили плот. Что ледоход ещё в низовьях? — и, махнув рукой, расстроенный Афанасьевич устало побрёл в бытовку. Насупившись, Сергей пошел к буксирам, стоящим у плота, бурча:
— Как ни отдашь? Прикажут — не спросят.
Рации на катерах оказались слабы для переговоров с Якутском. Но тут поблизости, за соседними сопками у селения Чакуровка, находилась полярная метеостанция, и надо идти туда, чтобы связаться с объединением «Якутлес». Гнать на моторной лодке по накатам волн реки к селению рискованно, и решили идти пеше. Вызвались двое. Мы долго смотрели вслед Сергею Топоркову и Василию Бересневу, которые понесли на полярную станцию текст составленной радиограммы. После разочарования разъяренный бригадир все же пошел на головной буксир разбираться по незапланированному отстою плота, приведшему к потерям части леса и первенства по доставке плота в Тикси. То есть наших премиальных, на которые стали рассчитывать. Ведь мы обогнали тот первый плот и удачно шли без потерь леса… Вернулся бригадир ещё злее прежнего. На наши ожидающие взгляды он лишь сплюнул и с обидой выкрикнул:
— Негодяи! Очковтиратели!
Оказалось, что нам приказали из объединения пропустить вперед плот тот, аварийный, который тянул буксир Героя Социалистического труда. Так что зря мы раскатывали губы на премию за первенство. Мы, естественно, были возмущены и обижены нечестностью руководства «Якутлеса». «А как же Социалистическое соревнование? За последние годы что-то часто стали появляться свидетельства о подлогах, искажении отчётности, показухах… И вот всё это коснулось и нас — неприкрытое очковтирательство. Похоже, в стране это становилось нормой. И куда это приведет?», — зависли вопросы в моих нерадужных размышлениях.
Воспользовавшись вынужденным простоем, мы с Виктором Зайцевым, начинающим поэтом из Тикси, сошли прогуляться на берег, и, пройдя по скалистому берегу, зашли в ложбину меж сопок. Тут было затишье от холодного сырого ветра, дующего с Лены. Здесь ее ширина, как уверял Виктор, уже не менее 10 километров. Как бы ни был суров этот край, а проблески июльской весны налицо. В узком распадке меж гор у ручья, бегущего по разноцветью галичника, рядом с полуразвалившимся хотоном кустился низкорослый ивняк с ярко-желтыми от пыльцы почками. Верба только зацвела. Стайка алобровых куропачей с тёмной рябью по рыжим головкам покачивалась на ветках ив, демонстрируя свой весенний наряд.
Немного постояв, наслаждаясь относительной теплотой, мы взялись за фотоаппараты. Делая очередное фото распустившихся почек ивы, в народе их называют «гусятки», Виктор заметил:
— Только тут, у нас на Севере, чётко видно, как растения да и всякая живность проявляют необыкновенную цепкость к жизни. Смотри: ива уцепилась за землю в закутке от холодных ветров и спешит жить. Поскольку у нее всего два-три месяца пригодных к вегетации. Не девять-десять, как на югах. Да и солнышко она видит лишь полгода.
Мы взошли на сопку и, налюбовавшись окрестностью и панорамами Приленья, вернулись на плот.
Когда от метеостанции возвратились «наши гонцы» за помощью, мы заметно взбодрились. Их поход оказался вовсе не пустой затеей. Через день, когда облачность исчезла, а яркое полярное солнце преобразило окрестность, из-за лысой горы вынырнул вертолёт. Сделав два круга над плотом, он приземлился на вершине «лыски» и выгрузил для нас необходимый такелаж, хлеб, соль — словом, всё, что мы заказывали. Солнечная погода, прилёт вертолёта победили нашу хандру. А через двое суток отчаянного труда, когда мы заканчивали ремонт, вдали мимо нас прошёл плот нашего «передовика». Капитан их буксира длинным тройным гудком поприветствовал нас, думаем, благодарил за такелаж.
— Во-о-он, поплыла наша премия, — заметил бригадир и сплюнул.
Вскоре опять подошли большие буксиры и помогли стащить со скального берега наш отремонтированный плот, и мы вышли на фарватер реки.
Поздняя вешняя вода с силой напирала, отчего тут, в низовьях, Лена стремительно неслась к морю. Близость Ледовитого океана стала заметней. Сырой, холодный ветер вдруг понёс колющий дождь со снегом, угнетая наше настроение. По северным склонам гор ещё кое-где лежит прошлогодний снег, из которого выпирают к небу скалистые гряды, пятнистые от лишайников. Кое-где шкурой нечесаного медведя на склонах буреют обширные проталины. Порывы дождя и снега внезапно враз прекратились, как и начинались. Ярко засветило низкое солнце, которое ослепляло не согревая, так как мы постоянно охлаждалось ветром. Берег реки, неподалёку от которого шел плот, был сплошь завален нагромождениями толстых глыб льда, оставшихся от ледохода.
Глядя на эти картины заполярья, у меня невольно родилась рифмовка:
Простор ветрам холодным!
Растений жалок вид.
Даже песец голодный,
Взъерошив шерсть, дрожит.
Физическое перенапряжение при постановке и ремонте плота. Как-то выбило меня из колеи. Я, несмотря на усталость, не мог уснуть в ясносолнечные ночи. Ни под одеялом, ни с замотанными глазами. Покручусь, покручусь на нарах в бытовке, встаю и иду крутить гайки на плоту. Волна тут большая, и надо чаще протягивать гайки сжимов на боковых пучках леса. И вот опять парни спят, а я снова уже третью ночь попытался уснуть. Меня стали преследовать галлюцинации. Закрою глаза: явно вспыхивает в сознании странное косматое лицо. Потом оно стало появляться то на стене бытовки, то на лавке. Я вышел на плот, хотел взять гаечный ключ, но на доске трапа опять появилась эта морда. Тут меня осенило: я ведь в эту неделю с большим наслаждением прочёл книгу Вячеслава Шишкова «Угрюм река». «Уж ни Синильга ли преследует меня?», подумал я, и почему-то мне так захотелось нарисовать её. Я зашёл в бытовку, где храпели парни, взял бумагу и карандаш. Нарисовал быстро. Так как она всё время мерещилась мне, куда бы я ни направлял свой взор.
Сразу по телу пошла слабость, вялость, и я полез на своё спальное место. Почти через сутки, уже на подходе к поселению Тит-Ары, я проснулся. Чувствуя голод, зашел на кухню, где суетился повар Александр.
— Ну ты, камчадал, даёшь. Тебя вчера днём пытались будить, да Бугор отогнал нас, говорит:
— Пусть отоспится, он за трое суток всю свою норму работ выполнил.
Подкрепившись, я подошёл к головке плота, где парни протягивали сжимы на лежнях. Увидя меня, стали посмеиваться.
— О… воскрес! — поднял голову Береснев. Тут же встрял Серёжа Топорков:
— Что ты нас пугаешь?! Сначала думали ты с ума спятил, или в кому впал. А может ты у бригадира из резерва водочки хотел выманить да придурялся? — ухмыльнулся он.
Тут подошёл Афанасьевич.
— Николай, всё в норме?
— Хорошо отоспался и бодряк! — ответил я.
— Тогда всё, за дело. Надо весь плот протянуть до входа в Ленскую губу.
***
Тит-Ары — это название поселения, расположенного на острове, поросшем лиственницей. Перевод названия — «остров лиственниц». Посёлок рыбаков. Так как в низовьях реки рыбы побольше, совхоз вылавливал тут нельму, щук, чира и прочих проходных рыб.
Ниже селения Тит-Ары, на одной из рыболовецких стоянок бригады совхоза, нам удалось за картошку — великий дефицит в здешних местах — выменять несколько разных рыбин. Сделав фотоснимки на память о «рыбалке», наконец-то, отведали «царской» ухи из знаменитой нельмы.
На следующий день наше водное путешествие должно было заканчиваться, и мы решили сделать прощальный вечер с ушицей под водочку, на которую бригадир снял запрет. Выпивка под хорошую закуску, наша молодость и хорошее настроение, что наш плот прошёл без больших аварий — всё это бодрило, и мы веселились, балагурили, шутили друг над другом. Потом стали говорить тосты и пожелания. Поэт Виктор-тиксинец встал и попросил минуточку внимания:
— Послушайте, написал к нашему скорому расставанию.
Северный край заморожен в снегах,
Ветром истерзан зряшным.
Здесь забивает дупель пурга,
А рот забивает кашлем.
Ну, погоди, чуть проглянет свет,
Стихнет пурга от метаний,
И улетят самолёты в рассвет,
В розовый мир мечтаний.
— Молодец, хорошо сказано, — оценил Афанасьевич и обратился ко мне.
— Камчадал, а ты хоть бы тост сказал. А то всегда что-то пишешь, рисуешь. Чего притих?
Я поднялся и развёл руками:
— Много говорить не люблю, больше смотрю, впечатляюсь. Я как ительмен-сказитель. Что вижу, о том и пою. Вот вам тост:
Тучи низкие, брёвна склизкие,
Ветры хлёсткие робы рвут
Плотогоны, парни не хлипкие,
Под ушицу водочку пьют.
— Точняк! — заметил Береснев.
— А ещё могу подарить на память камчадальскую частушку, — сказал я и пропел, прицокивая языком на манер ительменов:
Воздух цистый, цай дусыстый,
Кипяцонная вода.
Меня муроцка не любит,
Прочто — цистая беда…
— Ха-ха-ха! — загоготал повар Александр.
Тут Виктор Зайцев обвёл взглядом улыбающихся парней и поделился:
— Парни, да он скрытник. И книгу пишет, и стихи. Недавно Николай подарил мне свой стих.
Он вынул из кармана листок и начал декламировать:
— Называется «Северное притяжение».
Край полярный, незагарный,
Он сияньем светозарный.
Стал вдруг очень популярный
Для туристов всех мастей.
Каждый встречный-поперечный:
Журналист, фотограф вечный,
Цепкий, прыткий, подопечный,
Прыщ запечный —
От каких-то от «Вестей».
То ли с «Новостей», с «Недели»,
То ль с журналов налетели.
Все гостиницы обсели
И кружатся мошкарой.
Тундру хилую снимают.
То оленя догоняют —
Ничего не пропускают,
Всё внимают и снимают —
Аппаратами щёлк-щёлк.
Крайний Север льдом белесый.
Здесь туманные завесы.
И волну бросают «бесы»
В скал уступы и навесы.
Серых чаек грудной крик.
Океан ли Ледовитый
Тянет в край, Богом забытый,
Где медведь невсегда сытый,
Где пришелец неумытый
Зарастает бородой.
И я знаю — вывод ранний,
Что назвали Север Крайним.
Возражаю, он не с краю!
И я верю, что не лгут:
Кто однажды побывает
Навсегда душою тут!
Слушатели одобрительно закивали, переговариваясь:
— Нормально. Поэтично сказано, — отметил Береснев.
— Во даёт, тихушник, — шевельнул усами бригадир.
Ко мне подошел технолог Сергей.
— Колька, а ничего, правдиво и точно. Может, ещё что-нибудь есть? Прочти сам.
— Да, да, выдай чего-нибудь ещё, — поддержали его парни.
Я стал отнекиваться, говоря, что ничего серьезного из поэзии у меня нет, так кое-что шутейное — баловство.
— Давай чего есть, — вмешался Афанасьевич.
Согласившись, я сделал серьёзный вид и заговорил:
— Я, как коммунист, хочу вскрыть все недостатки и недоработки в нашей бригаде и прямо выскажу правду-матку — все свои подозрения. Не боясь. Так как я скоро покину Якутию, — и окинул всех подозрительным взглядом под усмешки парней. После чего развернул лист бумаги:
— Вот, обнаружил документ. Этот донос я вам прочту:
Генеральному директору объединения «Якутлес».
Мой генерал! Да многие вам лета!
Ко мне вы добр и будьте же таков,
А пишет Вам технолог «Якутлеса»,
Ваш «зоркий глаз» — Серёжа Топорков, — все засмеялись и я продолжил. —
Наш плот первым идёт, другой лишь догоняет —
Его ведёт «отважный» депутат.
Спешит и острова по Лене все сшибает,
Позорит Вас и «Якутлес», — вот гад!
Я на плоту под номером тринадцать,
Тут бригадир Руденко «аксакал»!
Надбавки бы с него скостить, процентов так на двадцать,
Он тут про Вас плохое рассказал.
Живём тут сытно, даже как-то праздно,
Я чую, может быть, — загул.
Однажды, чтоб бригада встрепенулась,
Тайком я на пучках обвязки рубанул.
Теперь «пашут» в поту, трос тянут, крутят гайки сжимов,
Но вот беда — гнилой наш такелаж,
И из пучков разносятся лесины
Приходится багром их брать на абордаж.
Ещё скажу: хмырь — такелажник Толя —
Тишком ведет счет сжимам и тросам.
Я слышал сам: как он во сне буровил:
«Лишний запас в Тикси за водочку отдам».
В бригаде тут Бес-Колька с «Камчатлеса»,
Вынюхивая всё, поносит «Якутлес».
Смекаю я, урон несут наветы беса,
Я утоплю его, в «чужие сани» чтоб не лез!
Желаю Вам приятных дней,
С поклоном низким Ваш Сергей.
Дружный смех разнёсся над плотом. Бригадир подошёл ко мне и, похлопав по плечу, подбодрил:
— Насмешил… молоток! Таких клоунов у меня в бригадах никогда не было.
С места вскочил такелажник Анатолий и крикнул:
— Бугор, а точно! Серёга же Топорков на Полярную станцию ходил. Оттуда и донос послал.
— Ха-ха-ха, долго ещё балагурили парни.
***
Плоты, сплавляемые по Лене, обычно отстаиваются в Быковкой протоке, устьевой части реки, дожидаясь, когда бухта в море Лаптевых очистится ото льдов и даст возможность провести эти плоты в погрузгавани порта Тикси. Потом лес из них перегрузят на сухогрузные суда и отправят на экспорт.
Самый широкий рукав устья Лены — протока Быковская. Там, на аванрейде лесоперевалочного предприятия «Якутлеса», наш крупногабаритный плот встретили два буксира и помогли нам ошвартовать его на отстой.
Ожидая вездеход, на котором нас должны были доставить от плота к ведомственной гостинице сплаврейда в городской посёлок-порт Тикси, мы использовали время на осмотр близлежащих окрестностей.
Сначала прошли по песчаной отмели протоки, вспугивая юрких зуйков, которые до последнего сидели в своих гнёздах, устроенных прямо на песке.
Выйдя на тундру, направились к горбатому увалу, возвышающемуся над местностью. Тундра тут лишь не везде обнажилась от снега, хотя уже наступил июль. Среди плитняка, обросшего ягелем, уже голубели сгустки приземистых ярко-синих незабудок. Бросались в глаза и жёлтые мохнашки лютиков, а чуть выше, по склонам средь камней, розовели пятна мелкоцветной камнеломки.
В тундровой низине небольшое озерцо. Несмотря на то что у берегов кое-где ещё не стаял лёд, местные утки-морянки да гуси начали гнездиться в береговых кочкарниках. Будто хохотнув, с озера с криком поднялась испуганная гагара и полетела за увал. Меня поразил яркий, несовместимый замес ранней весны и лета. Пернатая дичь обживала тундру. Север спешил жить.
На следующий день, после приема-сдачи плота, мы в сплавконторе получили расчёт. Тиксинец Виктор Зайцев, зная мой интерес к истории Северо-Востока, решил провести меня по достопримечательностям. День был в разгаре, ярко сверкало будто декоративное солнце. С моря дул холодный ветер. Залив моря Лаптевых перед портом Тикси был ещё забит льдами, принесенными с Ледовитого океана. Кое-где на льдинах, как на пляже, вальяжно развалились нерпы.
Мы проходили мимо детского сада. Я обратил внимание на ярко покрашенные стены деревянного здания и в разные цвета крашенный забор из штакетника. Это очень оживляло скучный окрест. Во дворе увидели гуляющих детей старшей группы, одетых по-зимнему. Видимо, старинную поговорку: «Марток — надевай восемь порток» — здесь можно применять круглый год. Дети катались с деревянных горок, качались на качелях и суетились у карусели. И тут один мальчуган, подбежав к девочкам на качелях, кривляясь, пропел:
— Завтра — воскресенье, мальчикам — печенье, а девчонкам-дуракам — толстой палкой по бокам. Ха-ха, хи-хи.
Те быстро ответили:
— Рыжий, рыжий, конопатый… Сам дурак!
Воспитательница, повернувшись к ним, отреагировала:
— Это что такое?! Дети! Как вам не стыдно!
— Он первый начал…
— Степанов, подойди и попроси у девочек прощения, — застрожилась воспитательница.
Виктор, усмехнувшись, заметил:
— А ведь детство — тоже своеобразная ранняя весна в жизни. У малышни уже начинает просыпаться «вечный зов». Видишь, пацан уже пытается обратить внимание девчонок на себя. Помню, я тоже и дразнил девчонок, и в школе дёргал за косички, за что получал по башке портфелем. А потом, в восьмом классе, так втюрился в одну, еле пережил. Она из семьи пограничника, и отца по службе перевели в другой гарнизон. Как я страдал тогда…
За разговором мы вышли за посёлок и оказались на крутом скалистом берегу моря Лаптевых.
Поднявшись на взлобок, увидели обелиск, поставленный Де-Лонгу, исследователю Севера, погибшему здесь. От этой могилы с вершины хорошо просматривались морские дали. Мы постояли, осматривая простор, и Виктор, обратился ко мне:
— У меня по этому поводу есть стих, послушай, — и он вдохновенно начал:
Я знаю, почему морской народ
Усопших «прибирает», где повыше.
Зайдешь наверх — душа простором дышит,
В ней словно птица, память оживёт.
И если виден крест издалека,
Ты понимаешь: люди были правы —
Координаты памяти и славы
Остались на могиле моряка.
Меня это впечатлило, и я невольно подумал: «Как-то странно у нас в стране получается: в Петропавловске-Камчатском есть памятник мореплавателю Лаперузу, на Командорский островах — памятник Берингу, а тут, в устье великой реки России, — памятник Де-Лонгу. А где же нашим открывателям и исследователям этих суровых землиц? Разве наши предки, открывшие и подарившие нам, своим „благодарным“ потомкам, огромную многогранную страну, тут ни при чём? Откуда у нас такое забвение к „отечественным гробам“ и унижающее низкопоклонство ко всему западному?»
Тут меня осенила мысль, которую поддержал Виктор. Мы выбрали поровнее каменную плиту и выбили на ней: «Ивану Козыревскому со товарищи. Радеющим ради России». Сразу легче на душе стало. Пусть и подручным средством, явно не гарантирующим долговечность, удалось засветить искорку памяти о людях, отдавших себя Отечеству.
Впервые тут, промеряя и описывая рукава устьевой части реки Лены, так называемые, губы, Иван Козыревкий о протоке Быковской писал, что «она превосходит все другие рукава и водою быстрее. А на лайде и на разливе морском имеет глубины в 6—7 сажен и на море Сиверном окияне были ж и никакого и старого и приносного льду с моря не видели».
Мы сидим с Виктором на вершине холма у памятников теперь уже двум исследователям, вбирая в себя просторы Севера, а в мыслях у каждого свой калейдоскоп впечатлений. О трудовом ритме на реке, и размахе приленских рудников да шахт, о суровой красоте этого края, и о все омрачающих картинах оскудения природы, вызванных либо равнодушием человека, либо неправильной технологией освоения природных ресурсов.
***
Вот и закончилось наше увлекательное путешествие. За полтора месяца, проведенных вместе с дружной бригадой, мы стали семьёй, объединенной одной целью. Вскоре мы разлетимся, но не «в розовый мир мечтаний», а по своим работам и заботам бытия. Но в памяти навсегда останутся неизгладимые впечатления от увиденного и испытанного, а главное, душевная теплота сотоварищей по столь насыщенному путешествию.
Якутия. Витим — Тикси 1987 год,
Николай Бушнев
