Камчатка: SOS!
Save Our Salmon!
Спасем Наш Лосось!
Сохраним Лососей ВМЕСТЕ!
|
Добро пожаловать,
Гость
|
ТЕМА: КОСЫГИНЫ
Родословная Косыгиных 30 янв 2016 07:14 #5251
|
|
|
КОСЫГИНЫ 13 март 2016 20:36 #5942
|
|
|
Дивеев: путешествие на край света 17 апр 2017 21:29 #6282
|
История одной из ветвей камчатского рода казаков Косыгиных, породнившихся с Али Абдуллаговичем Дивеевым, который оставил свои воспоминания о Камчатке, где он прожил со своей семьей 18 лет в Тигиле в самое напряженное и страшное для России время - в период гражданской войны.
Дневниковые записи Али Абдуддаговвича подготовлены к печати женой его внука Полиной Головановой, за что мы бесконечно ей благодарны.
Редакция сайта «Камчадалы.ру»
* * *
Бабушка моего мужа – Косыгина Мария Феофилактовна, родилась и жила в Тигиле. В 1908 году в Тигиль приехал Дивеев Али Абдуллагович, ее будущий муж. Прожил там 18 лет. Шестеро детей Марии и Али родились в Тигиле. В 1926 году они все переехали в с.Бутаково Нижегородской области, потом в Узбекистан. В 1957 году А.Дивеев написал «Родословную» и «Неполную автобиографию», так он ее назвал. Здесь приводится отрывок, где он описывает жизнь на Камчатке. 
Косыгина Мария (слева), Дивеев Али, женщина справа - ? вторая половина 1920-х гг. Из родословной. Дивеев Али Абдуллагович, родился 17 апреля 1881 г., революционер-солдат, в 1905 г. был выслан из Петербурга в крепость Керчь. После воинской службы с 1908 по 1926 годы жил на Камчатке, ездил зимой на собаках, имел там свой дом и хозяйство, рыбачил и охотился, а некоторое время плавал по Тихому океану, был рулевым на катере, на который с большого корабля выгружали груз (в море) и вывозил буксиром на берег. Был в Китае и Японии. Был женат на камчатской девушке-казачке Марии Феофилактовне Косыгиной. 
На фото: Дивеев Али Абдуллагович.
Отрывок из «Неполной автобиографии Дивеева Али Абдуллаговича, написанной в марте - апреле 1957 г. в г.Самарканде»
Пароход снявшись взял курс через Анадырь на Аляску в г. Номе, но береговая американская полиция воспретила высадить пассажиров, потому что с предыдущего русского парохода высадились и в пьяном виде порезали полицию. Мы на этом же пароходе возвращаемся обратно в г. Петропавловск. Тут я встречаю одного русского мелкого торгаша, у которого имеется галантерея, разные бумажные картины, иконки, дамские ботинки, вышедшие из моды, а он какой-то с виду упавший духом, я с ним разговорился и сказал ему: «Продай мне всё, что есть», долго мы не торговались с ним, я что-то дешево все у него закупил. На завтра я пошел торговать по дворам Петропавловска и так здорово торгонул, но сильно устал. На следующий день опять пошел и уже свои деньги с лихвой вернул и товар еще есть, а на рейде смотрю стоит пароход, который намерен идти по западному берегу Камчатки в сторону селения Тигиль. Я поехал. Через четверо суток приходим в Тигиль-устье, пароход останавливается в 8 км от берега. Нас пассажиров, человек 8, высаживают на лайду - островок, который от берега отделяется большим проливом. А часа через три эту лайду зальет морским приливом. Наше положение становится критическим, а может и трагическим, ведь скоро морской прилив, а пароход ушел. Стали указывать на меня и еще на одного человека: «Нати вот по стакану коньяку, выпейте, закусите, разувайтесь, снимайте штаны, и сейчас же через холодный пролив - к устью сел Тигиля. А вот оставшийся коньяк, как из воды выйдите, так и выпейте и согреетесь». Что делать? – так и сделали. Потом сговорились с жителями устья Тигиль, спустили шлюпку и людей спасли. Живем пока на устье, а селение Тигиль в 50 верстах от устья, связь на шлюпках и батах. Во время морского прилива вода в реке имеет течение 35 вёрст вверх, а 15 - только батами толкаясь шестом, так как что не выше, то течение быстрее в реке. Пожив дней 5 на устье, мы поплыли на шлюпках в Тигиль. Проплыв 35 верст, остановились, попили чаю, отдохнули и батами доехали в Тигиль, который производит впечатление русского селения. Есть церковь и школа. Я поместился у церковного сторожа, домик чистенький, хозяйка видать чистоплотная, готовить умеет, суп варила из оленьего соленого мяса, на второе свежая жареная рыба из породы чивича, которая удивительно была жирная и вкусная. На завтра ко мне стали приходить покупатели больше женщины и девицы, которые охотно покупали галантерею, обувь и все прочее. Это было в конце мая 1908 года, погода стояла ясная и теплая, я в три-четыре дня почти расторговался. В свободное время интересовался местной совершенно для меня новой жизнью и природой. По селу пошла молва, что в одном доме вечером будет «вечёрка». Думаю, если пригласят меня, то пойду. Меня пригласили. Настал вечер, я захожу, познакомляюсь с хозяевами – «Здравствуйте!». Мне отвечают, приглашают садиться. Погодя стали собираться девушки и даже женщины и мужчины, приходит и музыкант. Заскрипели скрипки, девицы запели, а парни взяли каждый по одной и попарно пошли ходить кругом. А когда песня кончилась, то парни каждый свою поцеловал. И таких кругов делали много. Начинается местный танец «восьмерка» - четыре парня и четыре девушки попарно занимают места против своих пар. Музыку играют веселую и танец восьмерка оживленно начинается. По окончании танца - перерыв, инициатор вечерка начинает всех по порядку угощать чаем с конфетами и домашним печением. После чая опять песни, танцы, и так до утра. Пожив еще недельку, сажусь на пароход и выезжаю через Чижигу, Ямскую, Охотск, Ола, Аян во Владивосток. В Оле нас захватил очень густой туман и ехать в море к пароходу нельзя было. Я пошел в с. Оле, зашел в одну избу. Сидят тунгусы, по-русски говорить не умеют, а на дворе вечер, я вышел на улицу, сел на бревна и думаю - утром пойду на берег моря, где стоит пароходный катер. Хвать, смотрю идет местный поп, человек русский. Он поздоровался и говорит: «Что вы здесь скучаете? Какой губернии?». Я сказал. «Да, земляк вы мне, пойдемте ко мне, я с вашего парохода накупил вина и пива, погуляем, вечер-то!». Пошли, квартира у него просторная. «А вот моя попадья!». Я поздоровался, садимся за стол, попадья подает жареных уток диких и свежую жареную рыбу, мы чокаемся и пьем.Он оказался из-под Темникова, по фамилии Поверенов. Послышался стук в дверях, заходит из соседнего прихода поп Серафим, на шее большой крест, здоровается и садится за стол, стаканы наливают вином. Серафим поднимает стакан и, поздравив с пароходом, мигом выпил, попадья все подает жареных уток: «Ешьте больше, здесь этой дичи много, прихожане-тунгусы каждый день приносят десятками». Я поблагодарил попа и попадью и ушел к катеру. Туман разогнало, мы поехали на пароход. Далее следуем с заходами в Охотск и Аян и в июле месяце мы прибыли во Владивосток. Здесь я повстречался с Хусаином, поговорил о торговых делах, я ему сказал, что думаю ехать на Камчатку в с. Тигиль зимовать. «Как хочешь, особенно не возражаю». Стал я по своему карману покупать подходящие товары и собираться ехать на зимовку. В половине июля 1908 года наш пароход отходит и берет курс через японский порт Мураррам в Петропавловск и далее в Тигиль. Я запасся в дорогу мясными хорошими консервами, сухарями, купил керосинку и керосин. Ехал 3-м классом, сам готовил себе разную еду, в буфете все было дорого. Со мной ехали 5 учителей в разные места Камчатки, с собой провизию не захватили и денег у их было мало. Мы скоро познакомились, они говорят: «Вот у вас запасов много, давайте все вместе готовить и кушать». Я их всех принял в нахлебники с условием, что они в Петропавловске получают деньги и рассчитываются со мною. Наконец прибыли в Петропавловск, они деньги получили и говорят: «Сколько с нас за кормежку?». Я отвечаю, что пока ничего, а вот прошу вас по 40 рублей с каждого дать мне взаймы, которые в течение зимы я вам уплачу. Учителя сказали, дайте подумать, и дали по 40 руб., всего 200 руб. Я на эту сумму закупил чаю, сахару, муки крупчатки и все это погрузил на пароход. А за прокорм я с них ничего не взял. Через 5 суток с заходами в остановки по берегу, мы прибыв в Тигиль, благополучно выгрузились на берег. Я с собой захватил хороший брезент для прикрытия товаров, а для себя палатку. Воровства здесь совсем не было. Я поехал в с. Тигиль и договорился насчет квартиры. Уплыв опять на устье, стал партиями товары направлять с Устья в Тигиль и сам переправился. Хозяйка вдова Николаевна очень была честная, переднюю просторную комнату уступила мне, а сама с детьми перешла на кухню. Торговать я стал с квартиры. Как известно, зима здесь наступает в конце октября и начинается езда на собаках, а у меня ни собак, ни собачей сбруи, ничего нет, а покупать собак - вопрос очень мудреный. Пользуясь моим незнанием собак, приводили мало пригодных к езде, наконец я набрал выезд, купил старую нарту (санки), сшил алыки (хомутики) и в январе 1909 года выехал с торгом на север от Тигиля до с. Паланы 230 верст с заездом в попутные селения. На пятые сутки я доехал до Паланы и остановился уже у знакомого по пароходу учителя. По дороге одну ночь пришлось ночевать в трактовой безоконной юрте, на середине которой следует разложить костер, из снега натаять воду и скипятить чай. Мороз был трескучий, но я был обеспечен теплой меховой одеждой и обувью. Поторговав денька три в Палане, я выехал, с заездами в попутные селения, в Тигиль. Торговля больше была за пушнину: соболь, лисица, горностай и проч. Местные торговцы-старожилы больше разъезжали по стойбищам кочующих коряк, ломут и чукычь. Наконец и я стал ездить и знакомиться с этими людьми, уже с вожатым на 2-х нартах с товарами. Стойбища находятся на разном расстоянии от Тигиля, в горах часто с березовым лесом и ползучей кедрой, случалось в один день до стойбища не доедешь, тогда ночуешь прямо в густом лесу, где потише от пурги с ветром, с собой захватываешь корм собачий, состоящий из вяленой сухой рыбы (юколы), а для себя - сухари, соль и соленую рыбу, часто в копченых балыках. А кочующие люди мясо и рыбу едят без соли. Жизнь этих людей почти первобытная, они белье не носят, на них все меховое с головы до ног, лицо, руки и вообще тело никогда не моют, а живут по многу лет. При варке оленье мясо, хоть оно изваленное навозом, не моют, иногда варят себе нечто вроде похлебки, куда кладут муки кг 5, оленьей крови ведра 3, затем ведра 2 навозу из оленьей брюшины и нужное количество воды. Все это помешивая скипятят и едят. Они говорят, это самое сытое хлёбва и после нее зимой в мороз пасти олений табун делается тепло. Живут они в юртах, построенных из жердей и покрытых оленьими шкурами, внутри по числу семейств подвешены полога тоже из шкур, внутри полога мужчины и женщины ходят в одних шкурьих шароварах, а остальное тело совсем голое, а ребятишки совсем голые. Покойников сжигают на больших кострах, одевают его во все меховое, посадят в санки, заколют одного оленя и поставят его на подпорках на ноги, он стоит как запряженный, а вожжи дают покойнику в руки, а в санки еще положат багажек с иголками, наперсток, жил оленьи вместо ниток и выделанную кожу для заплаток и говорят: он уедет навсегда, а это там будет ему нужно. Костер пылает с покойником и вместе олень с упряжкой. На эту церемонию родства наехало человек 20, забили 10 оленей – быков жирных, кости отделили от мяса, унесли их в озеро и утопили в проруби, а чистое мясо все сварили в больших котлах, сделали поминки, а оставшееся мясо вареное раздали гостям и мне дали порядочно. Этот народ очень честный, слово воровство или украсть в ихнем наречии совсем нет. Так я жил и продолжал свою торговлю. По долгим пуржливым вечерам от скуки стал похаживать играть в карты в дом одной женщины – Косыгиной Марии. У нее была дочь Мария и три сына. Старший по имени Емельян жил отдельно от матери своим хозяйством, одинокий холостяк. Я все время присматривался на Марию, на вечерах бывало с ней лишний раз протанцую. Настала весна 1909 года. Я съездил во Владивосток за товарами, а пушнину продал на пароход «Котик», прибывший в Тигиль. Пушнина прошла недорого, зато я купил выгодно сахар, чай, муку, табак листовой, керосин, спички, мыло бельевое и прочие нужные товары. Все это перевез с устья в Тигиль. На осеннем рейсе приезжает в Тигиль студент Доброхотов со своим помощником и строят метеорологическую станцию и наблюдают за состоянием погоды. Я с ним скоро познакомился. Он тоже участвовал со мной вместе на вечёрках. От времени до времени я – то на север, то – на юг, а то по кочующим разъезжал с торгом. Собак я подобрал хороших и нарту купил новую, нарядную. В 1910 году я выезжаю за товарами с намерением проехать на родину, повидаться с родными. Из Тигиля я выехал в конце мая, домой приехал в начале июля. Пожив несколько дома я выехал во Владивосток, где снова накупив разных товаров, в конце августа прибыл в Тигиль. Перевез товары и стал вновь торговать. Однако с Марией у меня начинается полный роман, она почувствовала себя будущей матерью и была в полном отчаянии за свою судьбу, я продолжаю посещать их дом. С января месяца 1911 года я стал готовить лес для постройки дома и к весне полностью его заготовил, нанял плотников и начал строить дом и амбар, для крыши на «Котике» купил нужное количество оцинкованного волнистого железа. В июле мне сделали кирпич сырец, а к августу дом и амбар был готов. В июле Мария родевает девочку, которую назвали Галиной, в семье был полный тарарам, но я все время ходил успокаивал Марию и ее мать. Девочка родилась очень полненькая и прелестная, я ее стал сильно любить, как и ее мать. Но мы по вере с ней были разной, а потому сойтись пока никак не могли, поп и начальство сильно были против. Мария мне говорила: «Ты наверное уедешь и бросишь меня, как многие русские побросали здесь своих детей». Я ее уверял: «Этого никогда не будет, не думай!». Переехал с квартиры в свой дом, Мария пока не согласна перейти ко мне. Мне пришлось пока нанять прислугу убирать, стирать и готовить обед. От кочующих я навозил жирного оленьего мяса и так жил до 1913 года с прислугой. Дочка Галя подросла, стала очень милая. Как-то при встрече наедине я говорю Мане: «Во чтобы то не стало я переселю тебя к себе». Она говорит, что вопрос очень трудный, но я сильно-то не возражаю. «Если поп и власти меня отсюда выселят, это ожидать можно от их, то я вызову тебя во Владивосток, ты возьмешь паспорт и приедешь, я тебя там встретю». Она мне крепко пожала руку, я ее и Галю по трижды поцеловал. Настал 1913 год. Я думаю выехать в Россию домой позимовать. «Ты пока живи так, на расход денег я тебе оставлю, а в 1914 году весной наберу товаров и приеду». «Не обманешь?». «Не беспокойся! Собак на время я оставлю другу - палинскому учителю Савченко, а на присмотр за моим домом я тебе оставлю доверенность, а по случаю (всяко бывает), если умру, дом останется тебе с Галей». Я прощаюсь, зашел и с ея матерью проститься, а она мне: «Удираешь!». «Нет, весной встречайте». «Нужно больно!». «Кому-нибудь и нужно». Я выезжаю в Владивосток. Пожив некоторое время, пушнину продал выгодно, лишние деньги положил в Сибирский торговый банк и поехал домой в Россию зимовать. Прибыв домой, поживя дома с недельку, я поехал с мамой на пароходе в Нижегородскую яр-марку, где ознакомившись с торговыми делами, я проехал с мамой в Москву, где она меня просила съездить на кладбище и показать ей могилу папы. Мы поехали, подошли к могиле, созвали сторожа кладбища, он помолился за упокой души нашего папы, дали ему подаяние и уехали в свою квартиру. Настал 1914 год, и он нас ничем не успокоил, положение в Западной Европе все более обостряется. Я маме говорю, надо собираться ехать на Камчатку, а она мне: «Куда в такую даль, живи лучше здесь». «Нет, мама, скоро будет большая война и меня на второй же день возьмут и прямо в бой». «Ну тогда как хочешь!». В марте я поехал в г. Темников и снялся с военного учета. В середине апреля уже колёсным путем, нанимаю пару коней и алё - на ст. Сасово, билет беру до Владивостока. А война уже кажется неизбежной, а раз это так неизвестно, когда еще придется побывать в Владивостоке, где в настоящее время все в изобилии. Я скорея в банк получить вклад и закупить нужных мне товаров, особенно муку, чай, сахар, бельевого мыла, кондитерские изделия и все прочее. В Сибирском торговом банке все же остаются с процентами с лишним 1000 рублей золотом, впоследствии эти деньги лопнули. Числа 6 мая 1914 года я погрузил товары и сбегал на почту за получением письма до востребования. Мария пишет: «Я и Галя и все прочие здоровы, дом наш стоит, мы с Галюшей ждем тебя с нетерпением» и еще пишет разные любезности. Наконец я садился на пароход и выехал. Пароход взял курс прямо на Петропавловск. Дул средний норд ост. Через 7 суток мы прибыли в Петропавловск, где, простояв двое суток, снялись и пошли в Тигиль. Не доходя до Тигиля в Охотском море, наш пароход был окружен сплошным льдом и получил две пробоины в носовой части, на которые команда парохода скоро наложила пластыри и пробоины заделала. Пароход стоит во льдах и его несет вместе со льдом то на север, то на юг, люди спущаются и гуляют по льду. И так после 3-х дневной стоянки лед раздвинулся, но пароход в Тигиль не мог попасть, а в 200 км севернее Тигиля попал на остановку села Палана. Для меня это было весьма кстати, там на берегу моря заранее мною была построена амбарушка, куда я положил часть груза, а присматривать за ним обещал мой друг учитель Феодор Кирилович Савченко. Пароход отгрузившись в Палане взял курс на Тигиль и числа 25 мая прибыл и бросил якорь в 10 км в море от устья Тигиля. Я стою на палубе и думаю и гадаю, встретит ли меня Мария с моей милой Галюшей, по которым я так соскучился, здесь на устье Тигиля. Сам же себе отвечаю - нет, не встретит! Её мать относилась ко мне враждебно. Ни сама не поедет и тем более не отпустит Марию. Так оно и вышло. Прибыв на Устье, из их там никого не было. Я сильно был недоволен и даже озлоблен, но спросил о их здоровье у жителей Устья и получил положительный ответ. Начал убирать в амбар выгруженные пароходом мои остальные товары, собрался и уплыл в Тигиль. Прибываю, а на берегу реки меня встречают Марии два младших брата - Тимон и Конон, которые меня пригласили к себе. Мария с дочкой были в передней комнате, а их мать была на кухне. Я прямо прошел в переднюю и, не давая себе отчету, Марию и Галюшу крепко-крепко несколько раз расцеловал, они даже прослезились! Вышла к нам из кухни ее мать Михайловна, сухо поздоровалась, но сказала: «Мария, иди, ставь самовар и пожарь свежую рыбу – чявичу». Я достал из чемодана гостинцев и много игрушек и все это дал Гале, она сильно всем этим забавилась. Потом я ее попросил на руки, пошла, я ее поцеловал и отпустил к игрушкам. Как она за год выросла, я прямо удивился! Вот и чавича и чай готовы, я достал коньяку хорошего, но крепкого, по две рюмочки выпили и больше не стали. Дали мне ключ, я пошел, открыл дом и все осмотрел и все было в целости, как оставил. Настает июль месяц, в г. Сараево кто-то убил Австрийского Эрцгерцога - сына императора Франса-Иосифа Австрийского, убийца оказался серб. Это было сигналом объявления войны Австро-Венгрии Сербии, позднее присоединяется к этой войне против Австро-Венгрии Россия, а потом против России поднимается Германия, Турция и Болгария, а к России присоединяется Англия, Франция и Италия. Немцы разгромив Сербию заняли ее, а их король Пётр бежит в Англию. Затем к России присоединяется Румыния, которая была разгромлена немцами. В Тигиле ждали последний пароход этой навигации, он с опозданием, но пришел и вскоре ушел. Теперь я от мобилизации в армию на 9 месяцев спасен, т.к. на это время Охотское море покрывается льдом. Михайловна на меня продолжает дуться, я решил перейти в свой дом и готовить себе чай и обед больше из рыбы кижуча свежего. Марие послал по секрету записочку, где пишу ей: «Завтра иду на Камчадальскую гору за кедровыми орехами, куда сумей прийти и ты. Галюшу оставь дома, у меня с тобою есть разговор». На завтра я рано ушел за орехами. Мария сагитировала группу девчат и с ними тоже пошла за орехами. Я там с ней встретился и сказал ей: «Я из Паланы заказал верховую лошадь и, как ее пригонят, уеду в Палану и пробуду там всю осень. А в декабре приеду на своих собаках в Тигиль, если мои собаки у учителя целы». Пригнали лошадь, пожив денька три, я, простившись с Марией и доченькой, вместе с палинцами уехал, по дороге набили диких гусей, уток и в ночлегах ели жирную гусятину. На 6 день мы доехали до Палана, где я жил у другу учителя до 1 декабря. За осень между своими делами навозил учителю от коряк жирного мяса. И вот 1 декабря, насушив сухарей и взяв прочую провизию, я выехал в Тигиль. Дорога была трудная, снег глубокий, рыхлый, ехал, вернее шел на лыжах совершенно один. На четвертый день приехал в острожок Аманино часов в 10 вечера. До Тигиля оставалось 40 верст. Я рано выехал из Аманино, в половине дороги остановился, дал собакам отдых, сварил чаю, попил и поехал. Часа в 4 доезжаю в Тигиль, в моем дворе сугроб метра два вышины. Вдруг прибегает Мария, держа в руках Галюшу, я с ними крепко поцеловался, она мне говорит: «Иди к нам». Я отказался, взял у нее ключ, открыл двери и вошел в свой дом, затопил плиту и стал продолжать жить в своем доме. За это время выезжал с торгом в острожек Седанку, в коряцкие стойбища, откуда пока олени жирные наваживал мясо. Подошел новый 1915 год, стали ходить ряженые (святки), по вечерам ходят по избам, пляшут, созывают вечёрки, ходят по дворым «с лодкой», несмотря на мороз и на пургу, на улице шумно. Из русских людей здесь - 2 учителя, поп, пристав, фельдшер и человек 8 рядовых русских людей, кроме этих, - зав.почтой и из местных людей торговцы мне подобные. Прошли рождественская и новогодняя шумиха, хотя в школе еще был один спектакль. Как-то Михайловна куда-то ушла, а сына Конона дома не было, а Мария с Галюшей были дома, я мигом вошел к ним, сажусь и начинаю говорить Марие, Галюша тоже слушает. «Настала пора, ты должна ко мне хоть завтра же перейти, довольно мне мучиться одному и тебе тут живется очень плохо». Она говорит: «Да, очень горько!». «Так вот и переходи, только помни тарарам будет очень большой. От попа и пристава можно ожидать всякую пакость, могут послать казаков и вырвать тебя от меня и под конвоем увести к матери, но ты должна быть стойкой и ни под каким видом не должна возвращаться к матери. Меня будут таскать начальство, всяко угрожать, ну я их угроз не боюсь, поддавать им не буду, пусть что хотят делают, а тебя я отдать никак не соглашусь, одно прошу будь тверда, не возвращайся никогда и только!». И вот памятное 14 января 1915 года в 4 часа дня смотрю Мария идет ко мне, для скорости Галю взяла в руки. Я их в сенях встречаю, заходим в комнату, она бросилась на кровать и давай плакать, я ее вскоре успокоил. На утро ее мать побежала к приставу и заявила: «У меня дочь самовольно сбежала жить к Дивееву, прошу вас помочь мне дочь возвратить домой». Пристав созывает меня и говорит: «К вам перешла Косыгина Мария?». «Да». «И вы ее приняли?». «Как я ее не приму, когда она пришла держа в руках мою дочь, одетую налегке в такой мороз». «Вы отпустите ее домой». «Ефим Сергеевич, хоть убейте меня, не отпущу и прошу меня по этому вопросу больше не беспокоить, я не могу с ней и моей дочкой расстаться и ни перед какой угрозой не расстанусь, вопрос решен и не подлежит отмене». Михайловна пошла с жалобой к попу, что он ей сказал мне неизвестно. На другой день Марию вызывает пристав. Я ей говорю: «Иди, он будет настаивать на твоем возвращении к матери, но ты решительно и резко говори, ни перед какой угрозой я не подчинюсь и не пойду к матери! Прошу меня не беспокойте, я никакого преступления не сделала». Мария возвращается. «Ну что сказал пристав?». «Сначала он меня стал напугивать, а когда я стала ему отвечать смелым и небоязливым тоном, тогда он стал говорить мягче и сказал: идите!». Итак угрозы Михайловны увести дочь домой потерпели фиаско. Настроение жителей Тигиля по этому делу было и положительное и отрицательное. Мику (Емельяна) я предупредил, встретив его на улице, чтобы он больше масла в огонь не подливал. «Все равно вам больше сестру не вернуть!». Второй брат Тимон в это время служил казаком в г. Петропавловске. Третий брат Конон, которому как юнцу эти события были почти безразличны. Он даже охотно мне носил от сестры (секретно) записки. Пристав Ефим Сергеевич Михряков в этом деле мог бы более проявить свою инициативу, далеко не в мою пользу, но он очевидно не совсем хотел этого и не был согласен с попом по моему вопросу. Прожили с Марией дней пять. У нее почти ни белья, ни теплой одежды не было. «Сходи и возьми у матери свою одежду!». «Я ни за что к матери не пойду! Иди сам». Я взял нарту, пошел с ней. Захожу в избу и говорю: «Михайловна, в пришел за вещами Марии». Она заплакала много, что-то мне начитала и указала на вещи. Я стал грузить их на нарту, последней вынес швейную машину, и увез все это к себе. После этого вскоре в Тигиле улеглись всякие сплетни, кривотолки и пустозвонство по делу перехода Марии ко мне. Крёстная ее мать - старуха попадья Коллегова, с которой я жил дружно, смотрю, идет к нам. «Маня, бабушка Акулина идет, встречай!». Заходит, поздоровалась, поздравила нас, я кивнул головой Мане, чтобы она поставила белый самовар. «Вот мы теперь вместе с Марией». «И хорошо, - сказала бабушка. - Раз уж вы разных вер, вам другого пути не было…». Садились пить чай, она нам по нашей жизни кой что сообщила… Прощаясь, бабушка Марию благословила и пожелала нам счастливой жизни. Кроме бабушки к нам пока никто погостить не заходил. Маня управлялась домом, Галюша забавлялась своими игрушками, а я разъезжал в разные стороны с торгом. Итак, жизнь наша наладилась. Ни мы никто к Михайловне не ходим, ни она к нам. Приближалась весна. И вот через 3 месяца заходит до кухни зачем-то Михайловна. А я был в передней комнате. Что-то поговорила с дочерью и ушла. Спустя некоторое время заходит вторично, тоже на кухню. Но засиделась, дочь поставила самовар, а Михайловна прошла робко вперед и поздоровалась со мною. За чаем разговорились. «У Марии есть своя корова, уже отелилась, но у вас нет загона для нее, пусть Мария ходит и доит сама, а молоко уносит к себе». Я поблагодарил ее. С этого времени Михайловна и Конон стали частенько к нам похаживать. А через полгода явился к нам старший сын - Мики (Емельян). Он жил отдельно от матери, имел коров, собак, но жил холостяком одиноким. В церкви исполнял должность псаломщика. Пришел ко мне и говорит: «Мариину корову к зиме наверное к себе на двор возьмите?». Я говорю, что да. «У меня есть лишний покос, я вам его покажу и косите себе на сено». Поскольку к зиме у нас будет корова, я за лето построил загон для нее. Война продолжается, слабеет снабжение продовольствием этого края, но меня пока не мобилизуют, но товаров к зиме не закупил, боясь мобилизации. За лето рыбу наловил, сено поставил. Настает 1916 год. В феврале родевается Юля, стал сам четвертым. Товаров нет, торговать нечем, живу почти бездельничаю, а пристав предлагает поступить в Тигильское сельское Правление и договориться со старшиной на счет оклада жалования и вести делопроизводство правления. Я согласился и стал работать в сельском Правлении. В эту зиму приезжают с торгом из Петропавловска братья Деушевы Хасян и Али на 2-х нартах, они хорошо поторговали. В начале марта в тигильских лавках уже не было муки и масла. Компанией мы поехали через хребет на Восточный берег Камчатки в с. Ключи за мукой и еще кой за чем (280 км), поднявшись на высокий хребет с правой стороны показалась красавица Ключевская горящая сопка, она от с. Ключи всего 30 км. Здесь люди и обычаи иные, чем в Тигиле, в Тигиле - казаки, а в Ключах- давнишние крестьяне-переселенцы. И так пожив здесь трое суток и закупив что нам нужно, мы выехали в обратный путь. Подъехав к хребту, наш вожатый сказал, что надо остановиться и поставить крепко палатку, через час будет сильная и длительная пурга. Быстро распрягли собак, поставили палатку, только занесли одежду и провизию, как налетел первый шквал, палатка задрожала. Началась страшная пурга и продолжалась двое суток, мы сидели в палатке и грызли сухари. На третьи сутки она стихла, открыли собак и нарты, поварили чай и завтрак, запряглись и перевалили через хребет на западный берег Камчатки, тут в юрте (землянке) переночевали и через острожок Седанка приехали в Тигиль. Маня с Галюшей и Юлей радостно встретили меня. В это время в народе шла молва, в 170 верст от Тигиля на север камчадалы-стрелки убили и закрепили на берегу огромного кита, а по местной традиции на такую добычу из окрестных селений и острожек всякий имеет право поехать и нагрузить себе целую нарту китового жиру. Я тоже поехал, подъезжаю и вижу кит лежит, как большая гора, на него поднимаются по большой лестнице, вырубают топорами и пилят пилами жир, он настолько плотный, его ножом не вырежешь, я кормил им собак. В нарту свою я нарубил и склал пудов 10 и привез. По моим грубым подсчетам кит весом был около 6000 пудов, вывозили его 5-6 селений более месяца. В Правлении работал с большими перерывами, работу подгоню и опять уезжаю. Осенью мы с тов. Сократом, он с женой и сыном, я с женой и дочерьми на 2-х батах паромом уплыли вниз по реке. Плывем и видим, лежит на песке олень с большими ветвистыми рогами. Услышав стук вёсел, олень встал и вытянулся. У меня в руках 12-зарядный пульный «Винчестер», только подумал его застрелить, а Сократ: «Дай-ка мне, я сейчас же пристрелю». Я подумал, он лучше меня стреляет, и отдал. Он - бах-бах, но мимо. Олень - в реку. «Бей еще!». Он третьим выстрелом убивает оленя, но его уносит течением, мы догоняем и я схватил его за рога. А пониже мы подгреблись к берегу, оленя вытащили и, сняв шкуру, сварили жирный суп, наелись и уплыли в Гаванку за брусникой и кедровыми орехами. Приплыв в Гаванку, раскинули две палатки. Вдруг Сократ приходит и говорит: «Я видел вон у речки 2-х медведей, пошли вместе». Я сверху посмотрел на их и сказал: «Мы их стрелять будем только в случае, если они на нас вздумают напасть». Медведи ушли неизвестно куда. А мы за три дня насобрали много брусники и орехов, снялись с Гаванки и уплыли в Тигиль. В 1916 году закончили телеграфную линию из г.Петропавловска до Тигиля, где открыли почтово-телеграфную контору. Это для нас было целым событием, мы в зимний период не знали, что делается в остальном мире. А теперь мы знаем о военных событиях и прочих новостях. Наступает 1917 год. Проходят «святки», праздники, вечёрки, люди вновь принимаются за свои текущие дела. Кочующие, приехавшие на праздник, погуляли и тоже разъехались по своим стойбищам, а я стал подгонять свою работу в сельском правлении. В феврале телеграф нам передает о крупных государственных переменах в Петербурге, там под давлением рабочих и солдат произошел революционный переворот. Есть много убитых и раненых. Расшевелилась и Тигильская братва, учителя созвали из здешних прогрессивных людей совещание, где было решено созвать митинг с выступлениями ораторов и совершить шествие по Тигилю с красными флагами, тут же на митинге был избран Комитет общественной безопасности, председателем которого избрали меня, а секретарем И. Миронова. Комитет разные директивы получал из Петропавловска и на основе их проводил мероприятия. Областной комитет указал: как губернатор, так и все пристава на местах упраздняются, примите от пристава казенные деньги и все материальные ценности и дела. Все это нами было исполнено и донесено в область, хотя с приставом и были инциденты. В дальнейшем облкомитет указал: в мае месяце пароходом у вас будет Комиссар и все, что приняли от пристава подвезите на Устье Тигиль и сдайте Комиссару, что мы и сделали. Вдруг объявляется мобилизация запасных, Комиссар спрашивает: «Вы подлежите?». Я сказал, что да. «Как жаль, т.к. вы здесь нам очень нужны, но я похлопочу, чтобы Облкомитет вам дал отсрочку». Но я не получил отсрочки и стал собираться по мобилизации, собак раздал, корове сено поставил. Маня плачет, а за ней Галя и Юля. Местные торгаши организовали проводы-угощение, открыли буфет в школе, нанесли спиртных напитков и много разных закусок, созвали мобилизованных с женами и детьми, я тоже с семьей пошел на эти проводы. Буфетчица объявила: «Вот, товарищи, что есть в буфете берите и садитесь за стол кушайте, если мало – берите еще, а детям - вот берите конфеты и печенье». Когда Маня заметила, что я сильно захмелел, стала звать домой и мы вышли из школы и пришли домой. Через неделю пришла телеграмма – мобилизованные должны быть на Устье, придет пароход «Завойко» и захватит их. Попрощавшись со всеми тигильцами, я сажусь с Маней, Галей, Юлей, а в утробе у Мани будущая Дина и уплываю на Устье, т. Флетгер предложил мне с семьей хорошую комнату. Вот на море показался пароход и стал подходить к якорной стоянке. Маня с детьми опять разревелись. Я ее утешал. Вот подходит с парохода шлюпка, смотрю приехал учитель Голубцов, зазвал его к себе, а он, увидя мой чемодан, говорит: «Вы куда собрались?». «Как куда? – мобилизован». «Никуда не поедите, я Вам привез отсрочку». «Что Вы говорите? Мне не верится!». «А вот сейчас покажу!». И пока он открывает чемодан свой, я сказал Мане: «Ставь скорее чайник на примус и нарежь балыка». Он достал этот неожиданный документ и обрадовал нас всех. «Теперь давайте выпьем!». Итак, я остался. Прибыв в с.Тигиль меня избрали председателем продовольственного комитета. Этот комитет из своей среды организовал прод.управу, которая приняла прибывшую в ее адрес 6000 пудов белой муки для реализации среди населения. Так мы комитетствовали 1917, 18 и 19 годы. Когда воцарился на Дальнем Востоке реакционный генерал Колчак, комитеты были распущены, и я окончательно ушел с политической сцены. Стал разводить рогатый скот, так что в 1920 году у меня было 6 голов, все дойные, телят и бычков столько же, каждую осень 3-4 головы забивал и продавал мясо. Площадь покосов путем вырубки и очистки тальника увеличил примерно гектаров до 6, близко за рекой. Траву косили вместе с Маней, иногда нанимали подёнщиков. За реку переправлялись всей семьей, беря с собой палатку и провизию на целый день. Пишу несколько с опозданием. В 1917 г. родилась Дина. Роды были тяжелые, медицинской помощи не было, вся надежда на спасение Мани была на бабушку Фёклу, и хотя Маня сильно обессилилась, но была спасена и скоро восстановила свое здоровье. В 1921 году родился сын Алим, роды были нормальные. Летом я с Галей сплавал на Устье, где мы начерпали много мелкой рыбы, высушили и убрали в амбарчик, как корм для собак, и вернулись в Тигиль, где начали ловить рыбу кету и ставить сено. Лето было ненастное, с сеном провозились до осени, но нужное количество поставили. В 1922 году в марте с севера наезжают в Тигиль из банды Бочкарёва 2 человека, которых тигильцы отправили обратно туда, откуда они приехали. Но надо было полагать, что налет более сильный повторится. Мы организовали в Тигиле дружину, избрали начальником т. Юшина и помощником Ерошкина, ночью на случай ходили патрули. Но настал май месяц, полная распутица, и было решено дружину временно распустить, люди разъехались на охоту, кто за медведями, кто за перелетными гусями. А с севера надвигается по морскому припайку новая банда из семи человек при трех офицерах, на Устье Тигиля изловили несколько охотников и заставили их отряд вести в Тигиль, что они вынуждены были выполнить. Подъезжают в Тигиль, а люди почти все в разъезде, кроме Юшина и Ерошкина, которых они берут под стражу и ставят своего часового. Я был на дворе, смотрю, ко мне идут 2 офицера и шутя говорят: «Какой партии?». Я сказал, что крайний левый и пригласил их в избу. Зашли и садились. Маня подала кофе с молоком и сахаром, но хлеба ни у нас, ни в Тигиле ни у кого не было. Попив кофе они ушли. Через сутки собирают собрание, кто дома был пошли на собрание. Неожиданно приходит их вестовой, приносит отношение от коменданта полковника Алексеева и подает мне пакет (я был секретарем этого собрания). Читаю это отношение всему собранию, он пишет, чтобы написали ему просьбу об освобождении арестованных. Я написал эту просьбу, ее подписал председатель собрания и я, унесли полковнику, он освободил Юшина и Ерошкина. Жили бандиты в школе и перед окном накрыли брезентом какой-то ящик, вокруг него стоял день и ночь часовой. Это был будто бы у них пулемет, хотя все понимали, что нет совсем его, только они были вооружены 3-х линейными винтовками, нагайками и ручными гранатами. К нам частенько посылали за молоком вахмистра-башкирца (который был среди их) Латипова Исмайля. Я сначала давал молоко, а потом отказал, ссылаясь на то, что у меня теперь косцы. Однако полковник не унимался, послал Исмаиля, чтобы я ему дал косу, чтобы он со мной ездил косить, и молоко пришлось давать. Утром рано приходит Исмаиль, я покормил его. Он кладет винтовку и гранаты в бат, садимся и плывем по реке км 1,5, приплыли и начали косить. Косец из него оказался очень сильный и ловкий. В полдень я нажарил свежую жирную рыбу, хоть и без хлеба наелись вдоволь, напились чаю с сахаром и до вечера выкосили с гектар и уплыли домой. На завтра он опять пришел, я ему говорю: «Ружье и гранаты давай оставим вон в амбаре», он немного подумал и оставил. И так он мне много помог в косьбе. Как-то я ему говорю: «Зачем ты связался с этими людьми, ты крестьянин, а они интеллигенты, тебе с ними вовсе не по пути». «Это правильно, но я просился уволить, не отпускают, а бежать некуда - здесь Камчатка, изловят и расстреляют». Целое лето были без хлеба. И вот в августе приходит американский корабль торговый, выгружает полковнику всё, что ему необходимо. Я тоже сделал себе за пушнину годовой запас. А для остального населения необходимые товары закупили тоже через кооперацию,тоже за пушнину, но недостаточное количество. Один из отряда - полковник Алексеев уехал с американцами, а Исмаиль просился уехать, его на пароход не приняли. В этот момент южные партизаны-камчадалы все время тайно делали разведку, где находится банда, а она на Устье. Банда потребовала баты для перевозки его отряда в с.Тигиль, полковник мне говорит: «Али Абдуллагович, я еду завтра. так поедемте со мною». Я сказал, что еду сегодня, у меня бат свой, кстати погружу кульков 5 муки, ведь дома сидят без хлеба. Вечером я выплыл, не доплыв верст 12, остановился отдохнуть. С восходом солнца снялся и скоро прибыл в Тигиль. Маня была на покосе за рекой, меня встречает тёща Михайловна, вся рассеянная, охает: «Ой-ой-ой, уплыли, в засаду, стрелять-убивать всех бандитов». Меня в штаб зовет Юшин и говорит: «Сегодня утром рано от южных партизан получили ультиматум, если вы сегодня же не уничтожите бандитов, мы по Тигилю открываем огонь и пощады никому не будет. Во избежание большого кровопролития решил пострелять бандитов». «Ну будь по сему, - сказал я, - Всякие другие меры принимать уже поздно». Отплыв несколько верст от Устья Тигиля, 7 батов остановились в ожидании затишья волн в реке, ко мне подбегает Исмаиль и говорит: «Какой я страшный сон видел, кажется какая-то беда с нашим отрядом случится!». Скоро все 7 батов расплылись по реке и остановились в разных мес-тах. А один бат, с одним бандитом проскользнул в Тигиль до засады еще, он ходит по берегу, а вокруг лежат партизаны. Мы смотрим в окно с Маней и думаем: вот сейчас человека не станет, слышим - пах-пах и он упал, его бросили в яму и зарыли. Вечереет, окно у нас открыто, слышим с засады ружейные выстрелы, всё покончено. Остался только на Устье полковник, но и его скоро прикончили. Как-то он за месяц до своей смерти зашёл ко мне с Исмаилем и говорит: «Есть хотим». «Могу предложить жареную рыбу». «И то хорошо!». Впервые он посадил Исмаиля вместе за стол и говорит мне: «Если бы моего отца большевики не повесили на моих глазах, я бы не пошел в эту банду. Поедем, земляк Исмаиль, в родные края пока целы». Они немного поели и ушли. После ликвидации банды все партизаны с красными флагами вошли в Тигиль, на некоторых из них одета окровавленная одежда, снятая с убитых бандитов. Вечером у них было тайное совещание, где раздавались голоса покончить, т.е. перебить всех пришлых русских и прочих, однако совещание по этому подлому делу разделилось на две группы и большинство не согласилось на это. Маня каким-то образом узнала этот замысел, а мне ничего не говорит, а сама закрывает так тщательно окна, чтобы нигде не было щели. А русский, проживающий здесь, т. Карпов, узнав этот замысел, взял свой винчестер и целый ящик патронов и говорит жене: «Прощайте! Я пойду вон в густой кедровник, засяду там и, как услышу, что Дивеева убили, так и начну их стрелять, кто бы ни попал мне в глаза пока не кончатся патроны». Но эти злодейские замыслы не состоялись благодаря тому, что среди их были более дальновидные люди. И все это улеглось. С 1923 года американцу было воспрещено торговать в Камчатке, а снабжать стали продовольствием через органы Советов, а частная торговля прекратилась. Я занимался ловлей рыбы и ставил на зиму сено для своего скота. Утром со всей семьей с провизией и с палаткой, бытом переезжаем за реку и целый день согребаем сено и ставим стог. У палатки всегда дежурила Юля, т.к. у жены всегда был грудной ребенок. Изредко по зимам я ездил на охоту, но как-то неудачно. Два раза в компании охотился на морского зверя белуху. Первый раз неудачно, а вторым разом убили стопудовую белуху и морским приливом прибуксировали ее к берегу, жиру было в ней пудов 30, остальное мясо и кости. А больше я за ней не охотился, очень рискованно и опасно, может опрокинуть шлюпку и утопить в море. Плавал я и охотился на нерпей морских, которые любят лежать на морских камнях, их мы били березовыми дубинками, но когда их бьёшь, они кидаются и могут сильно укусить. Весом они от пуда и до 12 пудов. Их мясо и жир местное население и русские охотники ели, а я кормил собак. На устье сетями пойманную рыбу прямо из сетки принимали от нас японцы, за сто штук ( весом от 5 до 9 фунтов) они платили нам 3,5 пуда хорошего риса. А в Тигиле у меня был невод - 65 сажень длины и 2 бата подъемом груза по 25 п. каждый. С таким неводом надо ловить рыбу, имея артель из 4 рыбаков, невод складывался на палобку бата, а в бату 2 человека, с шестами стоя выплывают до середины и заворачивают к берегу, а повыше заворота 2 чел., взявшись за тетевы бережничают. Таким образом невод подтягивается ближе к берегу, а совсем вытащить на берег невод не под силу, т.к. смотря какое попадание рыбы, попадет штук 200 от 5 до 9 фунтов, тогда уж в воде поднимают тетевы и бери рыбу за хвост, а по голове ударь раза два специальной колотушкой и бросай тут же в лодку, а если не ударить, рыба выскочит в реку. Идёт она рунами: рано утром с 7 до 9 часов, да перед вечером с 4 до 6 часов. Рыба породы хаёк (кета) и морской голец, горбуша. А рано весной числа с 15 мая старого стиля идет очень ценная рыба «чавича», она бывает весом от 15 фунтов. Это очень жирная и вкусная рыба лососевой породы, она жарится в своем жиру, но бывает ее немного, доставалось ее не больше штук по 7-8 на семью. Еще была рыба очень жирная и вкусная породы «кижуч», я ее солил для себя и для продажи на пароход, засолю в бочку и держу пока не засолится, после выну из бочки и вымачиваю сутки или более, после вымочки чищу на столе щеткой и развешиваю на воздухе, когда получится корочка, то развешиваю в специальной коптилке и копчу недели две, после этого получается на редкость вкусная закуска. Я ее продавал малую и большую по 1 р. за штуку. Это было очень выгодно, остальное население этого способа не знало. За сезон на нашем дворе икры разной было пудов 50, мы ее готовили для себя не более 1 пуда, а остальную развешивали на воздухе, сушили и скармливали зимой собакам. Собакам годовой запас делали из рыбы хайка, штук тысячу вялили на воздухе на юколу и столько же без соли клали в погреб-яму, где она хранилась до зимы, а зимой в тухлом виде скармливали собакам. Кроме всего этого для собак ловили на берегу моря и сушили мелкую рыбу уёк, ее выбрасывало морской волной иногда совсем к берегу и специальными черпульками черпаешь ее и сушишь на песке, затем насыпаешь в мешки и хранишь в сухом месте. Один раз в компании задумали ехать морем на морскую скалу, где несется птица ара, за яйцами. Птица эта с курицу, а ее яйца куда крупнее куриных, хотя на голодный желудок более шести штук не съешь. Подплываем к скале, а она очень высокая, товарищи говорят: «Ну, давайте подниматься». Начали, я тоже поднялся сажень на 15 вверх и думаю, лезть на такую высоту из-за яйцев, наравен час шлепнешься вниз и конец. Товарищ сверху кричат: «Что сдрейфил? Тогда лучше спустись назад». Спустился. А они сверху кричат: «Яиц очень много, но все насиженные, мы их сейчас побрасаем в море». А птицы ара кишмя кишат. Товарищи спустились, сварили суп из утятины и чай. Я задаю вопрос, что будем делать дальше? «Проночуем здесь, а завтра после 12 часов, мы уверены, яйца опять нанесут столько же, ты нам подавай только пустые ящики и принимай их с яйцами». Они поднялись, быстро заполнили ящик с яйцами и спустили на веревке первый ящик. Я быстро выложил яйца, а ящик потянули опять наверх, так наспускали ящиков 10-15, а всего яиц приблизительно тысячи две. Наконец они спустились, когда спускались ары их чуть не заклевали. Попили чаю, погрузились и уплыли, на море было тихо. 20 июня приплыли на Устье Тигиль, по местному обычаю нас встречают жители и, увидя на шлюпке много яиц, поздравляют нас с добычей, а товарищи раздают каждому по 2-3 яйца, остальные поделили между собой. Поздно осенью я с товарищами отплываю с Устья в Тигиль, проплыв верст 20, поднимается страшный ветер с пургой, хотя нам попутный, нас несет без паруса и без весел, как паровым катером, на шлюпке все леденеет, рулевой кричит: «Обледенел, замерзаю, смените!». Я надел брезентовый плащ, благо знаю фарватер, сменил и стал на руль, меня сразу с головы до ног окатило волной, да еще, еще и еще, я стал тоже замерзать, сменяют и меня. Стали подходить к берегу, где надо остановиться, волна не дает, с остановки, где были люди, кричат: «Бросьте выброску!», мы бросили и нас притянули к берегу, но мы вымокли и скорей в палатку, выпив немного коньяку, легли спать. Утром пурга продолжалась, батами по реке идти нельзя, а до Тигиля еще 12 верст, мы решили идти пешком, по кочкам, по глубокому снегу, попеременно друг за другом, часто меняя переднего. Осталось до Тигиля 2 версты, а мы уже обессилили, стали падать на снег, особенно двое из товарищей совсем остались на снегу. Я одного поднимаю на спину и с трудом несу, а другой ползком двигается за мной, и так, останавливаясь на передышку, двигались все же вперед. Наконец и я беспомощно упал на мокрый снег и встать уже не могу, теперь лежим все трое промокшие и в мокром снегу. Осталось еще не более 100 метров, вокруг никого не видно, а идти и просить помощи из нас никто не в состоянии, отползли еще метров 30 и подползли к ключику, попили хорошей водички, отдохнули и насилу дошли до моего домика, т.к. он был ближе всех. Маня поставила закусить, товарищи с час отдохнули и тоже пошли домой. В жизни первый раз я так выбился из сил. Если бы еще до дома одна верста была, мы бы погибли. Как сказано выше, детей у меня стало четверо, которых я безумно любил, особенно Дину. Она была полная, пухленькая, на подъем тяжеленькая, мы ее звали «мешочек с дробью». А Юлю я звал Елдуз, что значит звезда. Галя и Юля уже посещали школу, а Дина в 6 лет около сестер дома научилась читать и писать, и в этом возрасте с сестрами пошла в школу. Учитель посадил ее за парту, ученики называли ее Филиппком. Она стала аккуратно посещать школу. Кроме школы дети помогали мне по хозяйству, зимой рано утром еще до школы убирали мерзлый навоз, летом с берега на двор носили рыбу, а мать пластала вместе со мной и солила ее. У Михайловны была почти лесная кобыла, которую звали Квагга, мы ее ловили, ездили на ней верхом, она ожеребилась жеребеночком, которого бабка подарила внуку Алиму, мы его назвали Монголом, и когда он стал третьяком, я научил его езде, возил на нем сено. Но ковать его было негде. В 1924 году родилась Рабеа*, худенькой, но скоро пополнела. С Галей и Юлей в разное время ездил на собаках в с.Палана (200 км) в гости к учителю Федору Кирилловичу, он жил с женой и старухой матерью. Ехали мы в марте месяце и на второй день доезжали до Палана, в дороге прямо на берегу речки из льда варили чай и захвативши с собой замороженные пельмени тут же варили их на обед, а собакам давали вяленую рыбу (юколу). Крестили ее как Агнию, дома звали Раей. Все дети были крещеными. Алим – Алексей, Лёка. Дина – имя данное ей при крещении – Людмила (П.Голованова). Вот едем, а на пути стоит коряцкая юрта, их собаки залаяли, из юрты вышли коряцкие женщины в меховых одеждах – кухлянках, и увидя Галю в белой меховой одежде вскричали на своем языке: «Аккуй етти милют, ток в яик!». Что значит в переводе на русский язык: вот диковина, к нам приехал зайчик, заходи в юрту. Мы у них ели жирное оленье мясо и пили кирпичный чай со своими сухарями и, их угостив, выехали. Едем вдоль горы, вдруг с горы бегом спускается табун оленей голов с тысячу, да мимо нас, я собак не успел сдержать, да за оленями. Галя упала на снег и осталась, а я схватился за нарту и тащут меня собаки волоком по снегу, насилу их остановил. Тогда Галя подошла, садились и поехали дальше. На второй день к закату солнца мы доезжаем в Палану, нас встретили очень радостно, мы погостили там трое суток и выехали в Тигиль. Палана небольшое селение с церковью и школой, населено камчадалами, говорящими на своем языке, занимаются рыбной ловлей и охотой на пушного и морского зверя. По пути из Тигиля в Палану имеются четыре острожка-деревни: Аманино, Воямполка, Кахтина и Палана. В 1924 году приехала в Тигиль милиция во главе с нач. Букаемским с женой, был организован драмкружок, в который и я вошел, взамен местных вечерок стали ставить пьесы, между прочим недурно сыграли «Ревизора». Итак, я продолжаю жить, ловлю рыбу, ставлю сено для своего скота, а дети учатся в начальной школе, а думы у меня, думы за детей, душа болит, неужели им будет суждено всю жизнь здесь коротать, не видя более светлую и культурную жизнь, нет-нет, не все еще испито. Хотя и революционер по натуре, но под моими ногами политическая почва ненадежна, я отсюда должен выехать пока не поздно. «Что ты, папа, стал такой задумчивый и грустный», - говорит мне жена. Я ей рассказал свои думы, она была женщина толковая и очень развитая, все поняла и нисколько мне не возражала, а только сказала: «Мы этим поступком разоримся до нищеты». Я сказал: «Да, это верно. но еще не совсем. Ты мне, милая моя, одно только скажи, но только сразу несколько подумав, мы должны выехать далеко-далеко, за тридевять полей, где жизнь и порядки совершенно иные, и оставить дом и разбазарить наше хозяйство, которое ты так, хотя и разумно, жалеешь, а я скажу Бог с ним». Тогда она сказала: «Быть по сему, куда ты – туда и я, ничего не пожалею». «Ну смотри же, будь хозяйкой своего слова, ведь у тебя еще есть мать и братья». «Если я о них не подумала, когда переходила к тебе, то теперь и тем более не подумаю. Довольно и тогда меня терзали». После этой беседы мы решили с женой постепенно ликвидировать свое хозяйство, начали с коров, благо были выпущены государством, почти на уровне с золотом, червонцы. Теща Михайловна конечно первоначально на наш выезд не была согласна, она говорила: «Единственная у меня дочь и ту ты куда-то увозишь». А когда ей туго стало, она пишет в письме, как сейчас помню ее слова: «Али, спасай нас всех!». Брата жены Емельяна я звал с собой выехать, а он мне говорит: «Разве можно оставить свой дом и хозяйство?». Впоследствии он оказался в лагерях под Хабаровском и, отбыв там свое время, очутился на улице Владивостока без права выезда в Камчатку. Да хорошо встретил человека, который знал наш адрес, тогда написал нам слезницу о своем бедственном положении. Мы выслали ему на дорогу денег и указали как ехать. Через месяц он является к нам в г. Катта-Курган (Узбекистан), дочь его устраивает сторожем в детский сад, где он и работал до самой смерти. С продовольствием в Тигиле становилось все хуже. В январе 1926 года мука кончилась, в расстоянии 425 км в одной гос-фактории слышно было мука есть, я запряг 12 собак, взял с собой сухарей и мороженых пельменей, и все необходимое дорожное и выехал в этом направлении, по дороге в с. Хайрюзове дал собакам суточный отдых и поехал дальше, по дороге попадается огромный табун оленей, принадлежащих коряке Олле, тут недалеко его юрта. Олля хотя мне не был знакомым, но хорошо встретил, пришлось у него ночевать, собак он накормил мясом. Утром я выехал и в этот день доехал в острожек Сопочное, где пришлось тоже ночевать, а на завтра доехал вечером до фактория усть Ича, которым заведовал т. Семенов (русский), у него я и остановился. Вечером же договорился с ним о продаже мне десяти кульков муки, весом 1 п. 15 ф. каждый кулек, за которые я ему уплатил красными лисьими шкурками. А Семенов мне говорит: «Мука-то и у меня подходит к концу, но уж вы человек тоже с большой земли и с такой дали приехали, придется вас снабдить». Эти Семеновы второй год живут на устье реки Ичи, т.е. на берегу бушующего Охотского моря, где с самой осени до февраля свирепствует пурга. Дело и общение имеют только с камчадалами и коряками, плохо знающими русский язык, и потому сильно скучали. Жена Семенова объявляет ужин готов, садимся за стол, Семенов развел «старичка», это японский рисовый спирт 96 градусов. Пропустили трое по две рюмочки и поужинали. На завтра я погрузил муку и еще кой-что по мелочи и, проночевав еще одну ночь, выехал на север домой в Тигиль. Все 425 км вперед и назад я проездил всего 17 суток, путь был трудный, но собачий выезд был надежный, ни одна собака по дороге не вышла из строя. Семью застал всех здоровыми. Когда дети увидели в нарте муку и гостинцы, очень обрадовались. Итак с 1926 года мы энергично стали ликвидировать свое большое хозяйство. Коров распродал с условием дойных передать перед нашим отъездом. Жеребца Монгола, невод, сети, два бата тоже продал, а также весь интентарь. Дом, амбары и другие помещения пока остались непроданными. 13 марта жена родила сына Нязыма. Роды были нормальные, она скоро поправилась. Имея в виду большое и через моря путешествие, мы насушили много сухарей, взяли с собой бочонок солонины, соленой и копченой рыбы, непромокаемую палатку, тазы и прочую необходимую утварь на случай высадки с парохода на какой-либо острог или голый берег. Вот настает день отплытия. Я обошел с семьей подворно все село и простился, а т.к. с народом жили очень дружно, было пролито немало слез населением Тигиля. Баты уже мои шуряки Тимон и Конон и дедушка Толман спаромили и стали грузить вещи. Наконец все готово! Я с женой сбегали проститься с прахом нашей малютки, умершей в 1920 году, посмотрели еще раз на дом и на гору, под которой прожили 18 годов. На берегу у парома группа соседей, держа в руках ружья, приготовились к салюту, а другая группа наряженных девушек пришла тоже на проводы. Кроме этих групп много было провожающих, садились на паром. кроме нас, бабушка Михайловна и все три брата. Тронулся паром, раздался салют, замахали платками и шапками, многие плачут, а группа девушек идут с песнями по берегу около парома, а когда дошли до нижнего мыса Соколовского острова, остановились и до тех пор махали платками, пока паром не потеряли с глаз. От Тигиля до устья плыли часов 12 с остановкой в дороге – 1 час.30 мин. 22 июня приходит пароход, с которого идет на берег катер, на буксире тащит две морские шлюпки, на которые мы грузимся, садимся и едем на пароход. Он стоял от берега в 12 км в море, боясь мели. Ночью пароход снимается и берет курс на юг в г. Петропавловск. Да, многие русские побросали своих жен тигилячек с детьми и разъехались кто куда. Я хотя старый революционер, с 1905 года, но в душе остался мусульманином и не допускал даже мысли оставить свою семью, столь любимую, на произвол судьбы… Дочки, внуки и внучки! Когда я описал здесь трогательные проводы нас в Тигиле и момент оставления нашего родного очага-дома, который в суровых условиях Камчатки нелегко мне достался, слезы с глаз у меня катились куда крупнее бисера. Расставаться мне, а тем более вашей маме было очень трудно! Но как ни трудно было, расстались и в трюме парохода частично успокоились. На седьмые сутки пароход приходит в Петропавловск, где постоял сутки. Капитан мне говорит: «Пароход пойдет на Север, а потом уж во Владивосток, если желаете через северный рейс, то поедемте, если нет, высаживайтесь здесь до другого парохода». Я принял последнее, разве можно с семьей, с детьми ехать почти на крайний север? Нет, сто раз нет - при полной удаче проплавали бы три недели, а если поплыли бы во льды, что неизбежно, то в условиях северного плавания пропутешествовали бы во льдах более месяца. Надо оставаться в Петропавловске в ожидании парохода, идущего во Владивосток. А здесь с квартирами очень плохо, вот тут-то палатка и все прочее нам и пригодятся. Выхожу я на берег, ниоткуль взялся мой хороший знакомый Кудяков Хисматуллаг: «А, Али-обзи ассиялямь алийкем!». «Ва, аляйкемиссялям!» – отвечаю. Это в переводе: я вас приветствую, вас тоже приветствую. Я рассказал ему о высадке с парохода, что думаю ставить вон на полянке свою палатку. Он говорит: «Подожди, выслушай меня. Я начал было в одной моей квартире производить ремонт, я его приостановлю и вы селитесь в нее, идите покажу, комната хорошая, есть плита». Там мы поселились. Да он еще одну семью, ехавшую с нами, поселил в эту же квартиру, а сам жил отдельно и торговал мясом. О пароходе ничего не было известно. Я со знакомыми рыбаками пошел ловить рыбу кету, налавливали много, но я брал себе только на дневную варку, хлеб покупали здесь в городе. Приходит один пароход, но на нем есть тифозные больные, объявлен карантин, ни в него, ни из него никого не пущают. Матросам махорку подают на длинных шестах. Нам было предложено всем привить оспу, что мы и сделали. Пожив здесь дён десять пришел пароход, мы вытаскали свои вещи и садились. На второй день к вечеру попрощались и поблагодарили Кудякова, пароход снялся и вышел в Великий океан, беря курс во Владивосток. Но по пути у одного японского острова японский сигналист с сигнальными флажками остановил наш пароход в море и долго сигнализировался с нашим сигнальщиком, а потом наш пароход пошел по своему курсу. В океане была сильная мертвая зыбь. Кроме меня, Алима и Рабеи качка уложила всех на постель, стало всех рвать, что поедят, то и вырвет, вот тут-то мне и пригодились тазы и ведра, захваченные еще в Тигиле. С машинного отделения приносил горячей воды, в тазах выполаскивал грязное белье и развешивал на вытянутой веревке на палубе для сушки, хотя после перемены через час-два опять получалась такая же история. Дочь Юлю так укачало, что она семь суток ни ела, ни пила, я уж думал она лежа без сознания столько дней умрет и ее бросят в море на съедение морским зверям, но биение ее пульса меня несколько успокаивало. А вот 3-х месячный малютка Нязым лежал, схвативши за грудь мать, и ни разу не пикнул, а сердечко у него бьется. Кто ехал с нами, все лежат, наконец и Алим свалился, осталась одна Рабея, хватаясь за мои брюки ходит за мной взад и вперед. Наконец через Лаперузов пролив прошли с Океана в Японское море, справа показался Сахалин, а слева японский остров Хоккайдо, небо выяснило. Тут я после выезда из Тигиля впервые сказал про себя: «Ах, жизнь, как трудны твои законы». Спустился я в трюм, взял медвежью шкуру и расстелил на палубе, потом взял Юлю на руки, вынес и уложил на шкуру, она пришла в память и попросила попить водицы, а после этого поела борщ, взятый у матросов. Проплыв несколько спокойно Японское море через сутки ночью издали на горе показались сотни тысяч огней, моряки сказали, что это огни Владивостока. Так все обрадовались! Утром наш пароход в 7 часов подошел к пристани. Мы вышли, но меня и Галю окружили красноармейцы и весь мой багаж приказали со мною и Галей вести в ГПУ. А жена с остальными детьми пусть куда хочет туда и идет. Тут попадается на глаза отважный Абдрашитов, после приветствия говорит: «Не беспокойся, я ее устрою в гостинице, возьму ей номер». А нас увели совсем с вещами. И вот сидим, стало 2 часа дня, а конца этому мытарству не видно. Тогда обращаюсь к главному начальнику, объясняю ему: жена с детьми никогда не была в городах и условие городских не знает, прошу разрешить дочери сходить и найти мать, он Гале разрешил, а Маня с номера послала Юлю тоже на разведку, сестры встретились и рассказали друг другу, что знали. Галя пришла и рассказала мне, как устроилась мама. Часа через три произвели осмотр багажа, часть его выделили, сделали допрос, составили акт и отпустили нас, а выделенную часть оставили у себя и сказали завтра утром прийти в погранотряд. Утром я пошел в этот отряд и забрал остальные вещи. Отдохнув, помылись в бане, я перепаковал вещи и сдал малой скоростью до нашей станции Сасово, затем взял билеты, садились на поезд и выехали. Прибыли в Иркутск, где нам пересадка, она была очень штурмовая. Следующая пересадка более легкая была, в Новосибирске, и последняя – в Сызрани с 10-часовой сиденькой в ожидании поезда. Прибываем наконец в Сасово, останавливаемся на постоялом дворе. Сасово выглядит как-то уныло, скучно, а продуктов питания было достаточно, особенно белый хлеб частный и очень вкусный. Было очень много хороших, сладких и доступных по цене яблок. Всю дорогу, боясь дизентерии, я воспрещал Мане и детям покупать яблоки, а вот в Сасове уже разрешил и они наедались до сыта. Чтобы доехать до родного села Бутаково, я нанял две тележные подводы и 15 августа благополучно приехал домой. Встречали нас моя мать и сестра Эйша очень радостно, а окна были облеплены односельчанами. Это было в Бутакове целое событие, как же «Али с края света привез жену», - слышались голоса в толпе. Через десять дней мальчик Нязым все же заболел дизентерией и умер. Всего из Тигиля до Бутаково я был в пути со стоянками 59 суток. Эта дорога мне стоила 1700 руб. По этой долгой дороге немало было шероховатостей и разных препятствий, но благодаря моей дорожной опытности, физической силе, трезвости и смекалке, а где это нужно и смиренности, я всё преодолел. Теперь в нашей жизни наступал новый период, надо троих старших дочерей устроить учиться в г. Темникове, где обещала помочь сестра моя Фатима. Кроме того жена Мария написала письмо Н.К. Крупской с просьбой помочь в этом деле. Не дожидаясь ответа, я увез дочерей и сестра устроила их в школу, в разные классы, а в квартиру приняла к себе, а харчи за наш счет. Дочери начала учиться. А позднее пришел ответ от Крупской, где она писала: меры по устройству детей в школу приняты. Мария постепенно начинает привыкать к новой жизни и обстановке. Как-то раз, сидя с ней вдвоем на печке, она мне говорит: «Да, папка, жизнь наша пока входит кажется в колею, но надо еще подумать и о будущем, семья у нас большая, а дома своего нет, мы живем у твоей матери и брата Ханафия, у которого тоже семья. Я вижу у тебя, папа, еще энергии немало и карман у нас еще не пустой. Давай ка купим или построим свой дом. Это будет более основательно, место для дома нам уже общество определило, а весной дадут землю и луга». Я с ее проектом не вполне был согласен, имея другие думы, тем не менее в основном был согласен с ее мнением. Хафиз и Ханифа тоже одобрили план Марии. Прошел слух, что на барском дворе будет с аукциона продаваться людской дом, я его осмотрел и нашел подходящим, только надо сменить один нижний ряд. Пошел на аукцион, смотрю покупателей мужиков много. Я им сказал цену не гоните зря, я все равно перебью вас, мне его перебросить стоит пару пустяков, а вы из других деревень, вам перевозка будет стоить дорого. Пришли власти и открыли торг. «Дом в оценке 100 рублей», я молчу, один мужик кричит 105, я молчу. «Кто больше?» – другой кричит 110. Тогда я кричу сразу 160, мужики шарахнулись в сторону и сразу оробели. 160 руб. – второй раз, кто больше? – молчат, 160 руб. – третий раз, и стукнул молотком аукционер и объявил: «Дом купил Дивеев Али Абдуллагович». Уплатил деньги, мужики поздравили с покупкой, дал им на водку и мы разошлись. Прихожу домой, говорю жене, что купил, она поздравила и поцеловала меня, мама тоже. В Тигиле заведующему почтой оставил доверенность на продажу моего дома Дюпину. Он продал, хотя дешево, и перевел мне телеграфом 600 руб. Дай Бог ему доброго здоровья! 28 апреля 1928 года жена родила девочку, которую именовали Ляйла (Лариса). 
На фото: Косыгина Мария(?) и Дивеевы: Галя, Юля и Дина, Алеша и Рая. 1927 г. «Али, съезди в Темников, узнай, как там живут дочки». Я заложил аргамака и приезжаю в Темников к дочкам, они и сестра Фатима встретили меня с большой радостью. Я послал в кондитерскую, откуда принесли хорошего белого хлеба с изюмом. Я повидался с учителями и слышал от них хорошие отзывы об учебе детей, но дети скучали, в особенности младшая Дина (9 лет), я их приутешил и сказал: «В.И. Ленин завещал учиться, учиться и учиться. Скоро будут каникулы, я приеду за вами, вы увидитесь с мамой, братом и сестренкой». Они успокоились, я уехал домой. Зиму я возил на аргамаке хорошие березовые дрова, они еще были недорогие. Вот не за горами и весна. Дети были на каникулах и я вновь отвез их учиться. 13 марта я еще съездил к детям, они уже теперь больше привыкли к школе и почти перестали скучать. Приближается октябрь, брат Хафиз собирается ехать в Узбекистан и меня зовет с собой, я тоже надумал ехать. 10 ноября мы выехали и приехали в г.Катта-Курган. Приличной работы (не профсоюзным) найти было очень трудно, а без работы жить было нельзя, я квартировал у сестры Зягры, она была очень добрая, я стал работать подённо и всю зиму проработал в незавидных условиях. Дочерям в Темников ежемесячно высылал денег. В марте надумал ехать домой через ст.Тербеево с заездом в Темников, где повидавшись с дочерьми, приехал в Бутаково. Купил лошадь, сбрую, хомут, соху и борону. В мае выехали сеять овёс, потом посадили картошку и посеяли просо. Между этими делами заказал телегу с колесами, стал подвозить лес для стройки двора, затем вывез со двора в поле весь навоз. Настало время сенокоса, поехали косить, сгребать сено и ставить стога. Сена было много, к стогам подвозили с Галей. А вот подошла и жатва, начали жать рожь и спустя неделю и пшеницу. Потом стали возить пшеницу на ранее мною приготовленное гумно, возив снопы, намолотили пудов 15 ржи. И в ночь поехал на мельницу, намолол муки. Это был первый свой хлеб, свежий, ароматный. Затем молотили часть пшеницы и тоже помололи. В августе посеяли рожь и пшеницу. Начали косить и жать овес, а потом просо, после этого просо обмолотили и изодрали на дранке на пшено. Настал конец августа, увез девочек в Темников, а по приезду стал с поля возить снопы и молотить овес, который извеяв засыпал в лари. Приступил к копке картофеля, выкопал и ссыпал в подпол. Теперь считать с поля убрался. Урожай на все хлеба был средний, теперь начинаю собираться в Узбекистан (вторично). Маня с перевозкой сена и остальной молотьбой хотя по найму думаю управится, т.к. она уже к новой жизни привыкла и умеет оборачиваться. Продаю, хотя и с убытком, лошадь и выезжаю через Москву в Узбекистан, в Катта-Курган, где остановился опять у сестры Зягры. Поступил в Узбекгосторг работать по приемке кожсырья, каракуля и узбекистанской пушнины. В августе 1930 года я взял отпуск и поехал в Бутаково повидаться с семьей. Землю обрабатывал испольник. По окончании отпуска я прибыл в Знадин на место работы, а жене оставил заказ, в случае организации колхоза войти членом в таковой. Жена пишет, что вошла в колхоз, отдала семена, корову, телегу и прочую сбрую, работает бригадиром. А после всех земельных работ приедет сама ко мне в Зерабулак. А Галя и Юля выехали в Горький учиться. Жена приезжает ко мне в Зерабулак, я ее встречаю, продолжаем жить вместе, Алим пошел в школу, Дина, окончив семилетку стала работать в пионеротряде и осенью поступила в бухгалтерию ученицей Карнабского совхоза. Настал 1933 год, очень трудный, переход с частного земледелия на колхозное. Государство не могло снабжать население хлебом, для европейского населения настал сплошной голод, люди с голода умирали прямо на улице. У узбеков хотя хлеб был, но они не вывозили на базар, а продавали его по знакомству по высокой цене и наше положение было тяжелое. Как-то прихожу с работы, а дома ни куска хлеба, ни муки, оставляя ребят голодными я с женой ухожу в кишлак Таткянь (10 км), там покупаю муку 2 пуда по 150 руб., но застала нас ночь, нам пришлось ночевать. Утром рано пришли домой, а дети без нас пошли в поле, насобирали пшеничные колосья, обмолотили их, истолкли. Дина нас снабжала горохом и барашками-тушками, но это мало нас устраивало. В Катта-Кургане открылся Торгсин, где принимали золото и серебро и выдавали за это продукты, мы собрали какие у нас были золотые вещи и сдали, на стоимость этих вещей купили муки белой, крупы, сахару и хлопкового масла. А в 1933 году урожай местных зерновых оказался хорошим и положение с хлебом улучшилось. В 1934 году я отправил семью в Катта-Курган, там была взята комната у Бахтиозиных. А сами с братом собрались было ехать в Бутаково. Тут получаем письмо от шурина Мики (Емельян Косыгин – ПГ), он пишет, что отбыв лагерное наказание находится в бедственном положении во Владивостоке. Я перевел ему на дорогу денег и просил выехать в Катта-Курган. 3 января 1937 года получаю из Катта-Кургана роковую телеграмму от сына Алима - мама умерла! Я почувствовал под моими ногами пол проваливается, меня берет то холод, то бросает в жар, погодя взял себя в руки, закрыл склад и заявив председателю с/по о случившемся, побежал на разъезд, сел на поезд и прибыл в Катта-Курган, смотрю гроб уже готовый и вокруг в слезах что-то хлопочат Галя, Юля и брат Хафиз, а через час приезжает из Ташкента Дина, все хором наплакались вдоволь и повезли гроб в последний путь на кладбище, у могилы все дети и я стали с большим рыданием прощаться с матерью, спустили гроб и засыпали землей. Юля и Дина заявили, если для блага остальной семьи надлежит им бросить учебу, мы готовы, а я сказал: об этом и не поминайте, братья поддержали мое мнение, Галя тоже. Тогда я сказал другим мнениям пока здесь нет места, стелитесь и ложитесь, все ложились, но едва ли кто сумел заснуть. Утром мною было предложено ехать в свои места и невзирая ни на что браться за учебу, помните, маму уже не вернуть. А учиться вам надо, а остаться неучами в наш век недопустимо А мы с остальными ребятами я надеюсь переживем это горе. 
Дивеев Али Абдуллагович и его дочери: Раиса, Юлия, Дина и Лариса, 1945 год В 1963 году с Камчатки прилетел мой шурин Тимон с женой к нам повидаться. Летели они всего 14 часов самолетом, билеты им стоили 400 руб. только вперед. Пожив дней 5, они думали набрать денег на билеты тоже самолетом на обратный путь у своих племянниц. Дочери мои конечно не могли им столько помочь, а помогли ехать домой землей, морями и океаном, тем следом, каким я ездил прежние годы в Камчатку, а для этого требовалось минимум четверо суток. Из родословной. Дети Али Дивеева и Марии Косыгиной:
Дивеев Али Абдуллагович
(17 апреля 1881 г. - 7 декабря 1965 г.) Похоронен на кладбище Козиробод в г. Ташкенте. 
На фото: А.Дивеев, 17 апреля 1958 г. |
|
|
