Гавриил Степанович Батеньков — феномен в декабристском движении, «мещанин во дворянстве», исповедовавший в 50–60-е годы революционное просветительство, интересовал Николая Гавриловича Чернышевского. В отношении декабриста и вождя разночинной интеллигенции к фактам общественной и государственной жизни наблюдаются иногда прямые совпадения.

Корреспондент Герцена — декабрист В. И. Штейнгель — был близко знаком и дружен с революционером-разночинцем Н. А. Серно-Соловьевичем и называл юношу своим «внуком по духу». Штепнгель познакомил с Серно Батенькова. «Прошу тебя, мой друг-брат, — пишет он Батенькову в Калугу, — принять доставителя сих строк, как бы ты принял меня самого, даже с тою же доверенностью к его благородным чувствам. Это воспитанник Лицея под руководством моего сына: и стало быть, внук мой по духу»[13]. Интересно, что молодой Соловьевич вызвал сердечную приязнь не только Штейнгеля и Батенькова. Он был рекомендован Ростовцеву — председателю редакционных комиссий, занимавшихся подготовкой освобождения крестьян, Оболенским. «С рекомендованным тобою мне Серно-Соловьевичем я познакомился; он у меня был и мы с ним побеседовали; я нашел в нем образованного и приятного человека»[14],— писал 23 сентября 1859 года декабристу довольно сдержанно «юный Иаков», как едко называл службиста Ростовцева Герцен.

Улица Польских повстанцев - 2
...После спада революционного подъема в Рос­сии в 50—60-х годах и поражения польского вос­стания 1863—1864 годов в Сибирь были высланы многие русские революционеры и 18 с половиной тысяч польских повстанцев. Только в Иркутской губернии томилось две с половиной тысячи поля­ков. Положение их было тяжелое, они вели полу­голодный образ жизни. На каторге и в ссылке рус­ские и поляки не прекращали совместной борьбы против царизма за социальную справедливость и национальную свободу. Еще в октябре 1865 года в Красноярскую тюрьму прибыл Н. А. Серно-Соловьевич — идеолог революционно-демократическо­го лагеря 60-х годов, соратник Н. Г. Чернышевско­го, один из основателей подпольной организации «Земля и воля», публицист, активный борец про­тив самодержавия. До этого он три года просидел в одиночной камере Алексеевскою равелина Пет­ропавловской крепости, сумел связаться оттуда с революционным подпольем и эмиграцией. Серно-Соловьевич горячо верил в грядущую крестьян­скую революцию, но считал, что для этого нужно создать крепкое ядро — организацию революцио­неров. С помощью ссыльных поляков П. Ляндовского, Ю. Шленкэра и других вначале в Красно­ярске, а потом в Канске был сформирован польс­ко-русский революционный союз. Его отделения были во многих городах и населенных пунктах Си­бири, где проживали ссыльные поляки. Союз под­готовил воззвание к народу, войску и польским ссыльным, инструкцию для подготовки восстания, а также сам план восстания против царя. Сигна­лом к восстанию должно было послужить покуше­ние на царя, которое планировалось на март 1866 года.
Важным центром революционной деятельности в Иркутской губернии было село Лиственичное. Там находился революционный комитет. Во главе его стоял Густав Шарамович, человек пытливого ума, целеустремленный, с выдающимися организаторс­кими способностями. Родом он был из Житомира. Его дед, генерал русской армии, и отец, полков­ник, были разжалованы Николаем I в солдаты. Сэм Густав рано включился в революционное движение. В 1863 году он стал революционным начальников Родомыльского уезда.
В Листвянке к весне 1866 года был разработан единый план восстания ссыльных поляков в Ир­кутской губернии. Однако руководители встрети­лись с непреодолимыми трудностями. Выстрелы Д. Каракозова 4 апреля в царя оказались неудач­ны, на революционеров обрушились репрессии. Оборвалась связь с западным Красноярско-Канским революционным комитетом. Туда проник про­вокатор, большинство руководителей было арес­товано. Другие рассредоточены по разным местам. Н. А. Серно-Соловьевича направили в Иркутск. До­рогой он получил тяжелую травму и 14 февраля 1866 года умер в госпитале Иркутской тюрьмы. Пе­ред смертью по его просьбе польские друзья сожгли в печи все важные документы Красноярско-Канского центра. Восточному революционному ко­митету теперь приходилось надеяться на помощь ссыльных, а также на местное население.
Восстание ускорилось благодаря тому, что поля­ков стали направлять, на строительство Кругобайкальского тракта на тяжелый каторжный труд. Тракт прокладывали вдоль берега Байкала, взрывали от­весные скалы и перекидывали мосты через бес­численные горные потоки. Работы велись между Култуком и станцией Лихановская на протяжении двухсот километров. Революционный комитет решил использовать концентрацию людей. В каждую груп­пу были направлены организаторы и помощники.
22 июня на строительство тракта прибыли по­следние польские ссыльные, всего их было около 700 человек, а уже 24 началось восстание.
Первые известия о восстании в Иркутск при­шли 26 июня. Царская администрация понимала, какую опасность представляет это восстание. Ведь в Восточной Сибири в ссылке и на каторге нахо­дились тысячи политических ссыльных. Сразу же были приняты решительные меры: через Байкал в Посольск было направлено восемьдесят солдат под командованием майора Рика. На следующий день он уже двинулся навстречу повстанцам. В казачьих станциях было срочно сформировано два отряда по сто человек. Один стал преследовать восставших по Кругобайкальскому тракту, другой закрыл выход с Байкальских гор к Тункинскому краю. Две кон­ные бригады Забайкальского казачьего войска за­крыли дороги на Верхнеудинск, в Селенгинскую степь и по старому Кругобайкальскому тракту. Рику послали еще двести двадцать солдат.
Повстанцы оказались в западне. 27 июня неда­леко от станции Лихановская произошла встреча повстанцев с батальоном Рика. Завязалась пере­стрелка. Поляки отошли к Мишихе. Здесь Шарамо­вич переформировал все свои отряды. Было созда­но пять взводов по шестьдесят человек.
Перед лицом опасности в среде повстанцев вы­явились два направления. Один из руководителей — Целинский предлагал не вступать в бой с войсками, а идти к границе. Шарамович был за расширение восстания, за сражение с войсками, за движение к Посольску. Он надеялся на присоединение ссыль­ных из других мест. 28 июня в сильную грозу свы­ше трехсот повстанцев вышли из Мишихи. В пути опять начались разногласия. Конный отряд Ильяшевича (Рейнер был смещен) ушел с Целинским к Култуку, ближе к границе.
Решительное сражение произошло недалеко от Мишихи. Усталые, плохо вооруженные, деморали­зованные разногласиями повстанцы не могли проти­востоять хорошо вооруженному противнику. Бой продолжался не более двадцати минут. Героизм от­дельных повстанцев не помог. Колеблющиеся побе­жали в лес. Повстанцы отступили.
Через несколько дней голодные и измученные повстанцы стали выходить из леса и сдаваться в плен. В числе первых был Вронский. Вся Кругобайкальская местность была оцеплена войсками. Доль­ше всех продержался в тайге небольшой отряд в семнадцать человек под руководством Шарамовича. Но их захватили в бурятском зимовье.
Весть о польском восстании быстро разнеслась, по всей Сибири. Местное население, ослепленное официальной пропагандой, недоверчиво отнеслось к восстанию. Но после подавления, когда политиче­ские ссыльные разъяснили цели и задачи его, от­ношение к польским повстанцам изменилось.
Вот как описывал один из очевидцев прибытие поляков в Иркутск: «В первых числах июля в город были доставлены первые партии поляков. Когда они проходили городом, улицы были полны народом, который проводил их до тюрьмы. Поляки шли мед­ленно, утомленной походкой, все в пыли. Кроме чувства сострадания и сожаления они не могли воз­будить ничего другого».
Царизм жестоко расправился с участниками вос­стания. Четверо руководителей — Густав Шарамо­вич, Нарцис Целинский, Яков Рейнер и Владислав Катковский — были казнены, свыше четырехсот со­сланы на вечную или длительную каторгу.
На суде повстанцы держались стойко и мужест­венно. «Смертная казнь, которую вы мне уже наз­начили, — сказал на суде Шарамович, — будет для меня справедливой за то, что я не сумел лучше руководить восстанием».
Польское восстание не прошло бесследно. Оно вызвало широкий отклик как внутри России, так и за рубежом.

Восстание польских ссыльных на Кругобайкалъском тракте

Восстание польских ссыльных на Кругобайкалъском тракте

Польские ссыльные в нашем крае. После поражения восстания 1863—1864 гг. в Польше свыше 20 тыс. че­ловек были сосланы на каторжные работы в Сибирь. К 1866 г. в Восточной Сибири находилось около 10 тыс. повстанцев. По прибытии сюда они создали тайные ре­волюционные организации.

Крупная подпольная организация численностью 60 человек была создана в Черемхове. В ее состав входили не только политические ссыльные поляки, но и русские. Организация имела свой устав, кассу, проводила регу­лярно тайные собрания, вела шифрованную переписку с другими ссыльными, выпускала рукописный журнал «Метеор».

«За правду и волю». Для подготовки вооруженного восстания был создан руководящий центр во главе с Н. Серно-Соловьевичем, смелым и решительным рево­люционером, соратником Н. Г. Чернышевского.

После внезапной смерти Н. Серно-Соловьевича под-

готовку восстания возглавили его единомышленники во

главе с Г. Шарамовичем. К этому времени в Иркутске

было сосредоточено 2367 польских ссыльных, которые

направлялись на каторжные работы в рудники.

В июле 1866 г. несколько партий арестантов (721 человек) прибыло на Кругобайкальский тракт в район Култука, Мурино и Мишихи. В течение первых двух не­дель заключенные вели тщательную подготовку к вос­станию: ковали железные наконечники копий, насуши­ли до 20 пудов сухарей, сделали значительные запасы соли.

В назначенный срок, 24 июня, арестанты, находящи­еся в Култуке, обезоружили конвой из 7 солдат. После этого, захватив оружие, лошадей, повозки и припасы, култукская партия двинулась к Мурино и Мишихе, где было сделано то же самое, что и в Култуке. По пути продвижения разрушали телеграфные линии и мосты. Во главе восставших встал Шарамович.

Когда о восстании стало известно иркутским влас­тям, оттуда в спешном порядке был направлен на паро­ходе правительственный отряд из 80 человек. Отряд вы­садился в Посольске, опередив прибытие сюда повстан­цев. После первых же столкновений повстанцы, потеряв до 30 убитыми и несколько человек ранеными, разбежа­лись по лесам. Некоторые из них пытались пробиться к монгольской границе, но иркутские власти предусмот­рительно закрыли все выходы. Восставшие оказались окруженными и сдались в плен.

Поражение восстания. Отсутствие сплоченности в рядах восставших, удаленность района действий от крупных населенных пунктов, неудобство маневрирова­ния из-за неблагоприятных географических условий, слабость вооружения привели к поражению восстания.

Четыре наиболее видных руководителя — Г. Шара­мович, Н. Целинский, В. Котковский и Я. Рейнер — бы­ли публично казнены в Иркутске. Остальные пригово­рены к длительным срокам каторжных работ и наказа­нию кнутом.

Царь и зэк

Те, кто считают царя Александра II лапочкой, могут поставить себе двойку по истории. Царь-освободитель, как его называли подхалимы, замучил Чернышевского, за одно это он заслужил то, что впоследствии и получил: бомбу от "Народной воли".
Его, между прочим, предупреждали. Вот что писал царю из Петропавловской крепости другой политзэк Николай Серно-Соловьевич: "Преследования… должны выработать большое количество личностей, СТРАШНЫХ ЭНЕРГИЕЮ И НЕПРИМИРИМОСТЬЮ УБЕЖДЕНИЙ. О таких личностях мы не имели понятия лет пять назад. Но уже в последние два-три года между САМОЮ ЮНОЮ МОЛОДЕЖЬЮ стали проявляться характеры, перед силою которых самые крайние люди поколений, воспитанных в прошлое царствование, оказывались почти детьми… Истребить этих людей нельзя, так как каждый десяток их обращается на следующий год в сотню… В настоящее время для правительства нет важней вопроса, как тот: как привлечь к себе эти силы и направить их на практическую деятельность? Если оно не достигнет этого, ему придется начать с ними БОРЬБУ НАСМЕРТЬ, результаты которой будут страшны…"
Власть в России редко - да что редко, никогда не прислушивается к политзэкам. И результаты действительно оказываются страшны.
В советских учебниках истории (как в нынешних российских, не знаю) объясняется, что отмена царем в 1861 г. крепостного права не столько освободила, сколько ограбила крестьян. Законом 1865 г. "О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати" под видом отмены цензуры была ограблена российская свобода. "Коль скоро статья не дает убедительного повода для судебного преследования, - формулировал закон, - но в то же время содержит МНЕНИЯ, В КАКОМ-ЛИБО ОТНОШЕНИИ ВРЕДНЫЕ", то министр внутренних дел объявлял журналу, напечатавшему "вредную" статью, предупреждение. Не вняли - еще одно. Три предупреждения - и издание закрывается на полгода. Карательную процедуру можно повторить. Оспорить в суде решение министра нельзя.
Александр II был лицемером. Ему нравилось КАЗАТЬСЯ цивилизованным монархом, европейцем на русском престоле. Но он смертельно боялся свободы и сильных свободных людей. Эта особенная трусость властителей пронизывает всю историю России, как наследственная болезнь. Петр I и Ленин - исключения.
Кто не согласен, пусть поставит такой мысленный эксперимент. Вы сидите в тюрьме и в вашем мозгу роятся гигантские планы преобразования России. Вы излагаете их в письме главе государства (правительства, партии), с предложением задействовать свою светлую голову на благо Родины. Кому, кроме Петра и Ленина, есть смысл писать? Никому. Ну, добавим еще Сталина, но больше точно некому.
СВОБОДА ВРЕДНА - вот лозунг царствования Александра II. Свободу надо душить. Но душить в лайковых перчатках, а не топтать сапогами. Сапогами - грубо и быстро, а надо замучить человека, согнуть его, и если на это потребуется 10, 20 или 30 лет - ничего, подождем.
Такие мысли родились у меня после книги "Литератор Писарев" (автор С.Лурье, 1987 г.) - первой, прочитанной мною в Лефортово. Дмитрий Писарев, литературный критик, отсидел 4 года и 4 месяца в Петропавловской крепости за одну-единственную НЕНАПЕЧАТАННУЮ статью антимонархического содержания. Когда Писареву вынесли приговор и не засчитали двух с половиной лет, отсиженных в крепости до приговора, его мать обратилась к царю с просьбой эти 2,5 года засчитать. И что же ответил царь-освободитель? "Весьма справедливо, что в этой статье речь идет о времени заключения по объявлению приговора, а не до объявления его". Отказал! Росчерком пера вычеркнул из жизни человека два с половиной года. "Весьма справедливо…" Весьма справедливо, что спустя 17 лет его грохнули народовольцы. Смерть тиранам!
Писарева-критика я почти ничего не читал - в школе умели привить отвращение к литературе. Из книги Лурье цельный образ как-то не складывается, распадается на эпизоды.
Некоторые цитаты хороши: "Прежде у тебя были кое-какие мысли, а теперь одна огромная мысль. Прежде ты кое-что знал, а теперь все понимаешь. Прежде были те или иные причины действовать так-то и так-то, а теперь открылась цель, ради которой стоит жить и умереть. Несказанное облегчение". (Написано в Петропавловской крепости. Прочитано в Лефортовской).
4 июля 1868 г. Писарев утонул, купаясь в Рижском заливе. Это место в Юрмале теперь называется Дубулты, а в 19-м веке, по-немецки, называлось Дубельн. Как он умудрился утонуть в этом мелководье, понять трудно. Не умел плавать или не хотел жить? Если верить книге, он так и не выпутался из сетей своей первой детско-юношеской любви. Прожил Писарев 28 лет.
Еще цитата - из годового отчета начальника Третьего отделения (тогдашнего ФСБ) князя Долгорукова: "1863 год замечателен еще тем, что в журналах печатаются сочинения содержащихся в крепости по политическим делам - Чернышевского, Шелгунова, Серно-Соловьевича, Писарева, Михайлова…"
Российская история бродит по кругу. Революции на поверку оказываются нерадикальными. Хочется навсегда разорвать этот круг, создать новый отсчет времени.

Абель, Лефортово, 13 октября

.
Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. © Лимонка 2006

«Шестидесятники»

На дворе — 1861 год. Вам 20 с чем-то лет. И на ваших глазах только что исполнилась мечта нескольких предыдущих поколений — в России отменили крепостное право. Всеобщее ликование. Все превозносят царя-освободителя Александра II. Даже Герцен из своего лондонского далека напрямую обратился к императору через «Колокол»: «Ты победил, галилеянин!» (герценовская газета была в России нелегальной, но в Зимнем дворце ее читали, и издатель отлично это знал).

Россию ждет еще более десятилетия реформ — их вскоре назовут Великими реформами. Появятся земства, а при них — школы и больницы. Появятся суды присяжных, судебный процесс станет состязательным. Будет принят новый, предельно либеральный Университетский устав, и университетская наука расцветет. Наконец, в армии ликвидируют рекрутчину и введут всеобщую воинскую повинность.

Но главное уже свершилось: в России больше нет бесправных крепостных, которых можно покупать и продавать.

Вам 20 с небольшим лет, вы впечатлительный молодой человек, но не спешите бросать шляпу в воздух и кричать «ура». Вдумайтесь.

Крестьян-то освободили, но земля осталась в собственности помещиков. Чтобы выкупить ее, нужно либо еще лет 40 горбатиться на бывшего барина, либо единовременно уплатить ему такую сумму, чтобы он, положив ее в банк, получал в виде процента тот же доход, что от дореформенных оброка и барщины. При этом выкупать землю в личную собственность крестьянину нельзя — только в составе общины. То есть платить надо не только за себя, но и за бездельника Ваську, за пьяницу Петьку, за увечного Мишку. Если удалось наскрести пятую часть требуемой суммы — остальную может внести специально созданный Крестьянский банк. Но это будет кредит на 49 с половиной лет (то есть до 1911-го) из шести процентов годовых (то есть почти с тройной переплатой) — и опять же, платить придется не самому, а в составе общины.

Ну как, поубавилось восторгов? Что же делать?

Запоминайте название: «Земля и воля». Это тайная организация, которая вдохновляется социалистическими идеями Герцена (он уже понял, что галилеянин не победил, а обвел народ вокруг пальца) и Николая Чернышевского. Они уже читали Карла Маркса (а Герцен и вовсе регулярно кормит его обедами в Лондоне) и твердо усвоили, что эксплуатация человека человеком проистекает из института частной собственности, а двигатель истории — это классовая борьба. Маркс полагает, что социалистическое общество без частной собственности, классов и эксплуатации возникнет в результате революции фабрично-заводских рабочих. Но это у них в Англии, а у нас в России подавляющее большинство населения — крестьяне, состоящие в общинах, и у них там уже нет частной собственности, и вообще налицо половина признаков социализма. Короче, нам нужна крестьянская революция — и пусть зануда Маркс потешается над этой идеей сколько ему угодно.

Печать «Земли и воли»
«Земля и воля» — это вам не литературно-философский кружок и не рыхлый декабристский «союз друзей». Это серьезная организация: центральный комитет (братья Николай и Александр Серно-Соловьевичи, Сергей Рымаренко, Александр Слепцов, Василий Курочкин), местные комитеты в Петербурге (20-летний Николай Утин, «правая рука» Чернышевского), в Москве, Казани, Харькове, Нижнем Новгороде и других крупных городах, связи в прессе (тот же Чернышевский, Дмитрий Писарев) и за границей (те же Герцен с Огаревым, а еще Михаил Бакунин, сбежавший из сибирской ссылки и обогнувший по пути в Лондон почти весь земной шар), связи в верхах (член Генерального штаба Николай Обручев, будущий председатель Верховного уголовного суда Иван Шамшин — деятельные участники подготовки соответственно военной и судебной реформ). При этом «Земля и воля», в которой состоит дай бог 200 человек, разумеется, не рассчитывает свергнуть эксплуататорский режим своими силами — она занята преимущественно пропагандой крестьянской социалистической революции.

ВВЕДЕНИЕ К БРОШЮРЕ БОРКХЕЙМА «НА ПАМЯТЬ УРА-ПАТРИОТАМ 1806–1807 ГОДОВ»[384]

Автор настоящей брошюры, Сигизмунд Боркхейм, родился 29 марта 1825 г. в Глогау. Окончив в 1844 г. гимназию в Берлине, он учился в университете сначала в Бреславле, а затем в Грейфсвальде и Берлине. Для отбывания воинской повинности ему пришлось в 1847 г. поступить в артиллерию в Глогау вольноопределяющимся с трехлетним сроком службы, так как он был слишком беден, чтобы нести расходы, связанные с одногодичной службой. После начала революции 1848 г. Боркхейм принимал участие в демократических собраниях и попал в связи с этим под следствие военного суда, от которого спасся бегством в Берлин. Здесь он, вначале не подвергаясь преследованиям, оставался активным деятелем движения и принимал энергичное участие в штурме цейхгауза[385]. Он избежал угрожавшего ему за это ареста, снова спасшись бегством, на сей раз в Швейцарию. Когда Струве в сентябре 1848 г. организовал здесь поход добровольческого отряда в баденский Шварцвальд[386], Боркхейм примкнул к нему, был взят в плен и находился в тюрьме до тех пор, пока баденская революция в мае 1849 г.[387] не освободила заключенных.

Боркхейм отправился в Карлсруэ, чтобы в качестве солдата предложить свои услуги революции. Когда Иоганн Филипп Беккер был назначен командующим всего народного ополчения, он поручил Боркхейму сформировать батарею, для которой правительство отпустило, однако, сначала одни орудия без упряжек. Упряжки все еще не были получены, когда вспыхнуло движение 6 июня[388], при помощи которого более решительные элементы хотели заставить действовать с большей энергией вялое временное правительство, состоявшее частично из прямых изменников. Боркхейм вместе с Беккером также принимал участие в демонстрации, непосредственным результатом которой было только то, что Беккер со всеми его добровольческими отрядами и народным ополчением был удален из Карлсруэ и послан на театр военных действий на Неккаре. Боркхейм не мог последовать за ним со своей батареей, пока ему не были предоставлены лошади для орудий. Когда он, наконец, их получил, — так как г-н Брентано, глава правительства, был теперь всемерно заинтересован в том, чтобы отделаться от революционной батареи, — пруссаки уже завоевали Пфальц, и первая операция батареи Боркхейма состояла в том, чтобы занять позицию у Книлингенского моста для прикрытия перехода пфальцской армии на баденскую территорию.

Вместе с пфальцскими и находившимися еще в районе Карлсруэ баденскими войсками батарея Боркхейма двинулась теперь в северном направлении. 21 июня она вступила в бой у Бланкенлоха и с честью принимала участие в сражении при Убштадте (25 июня). При реорганизации армии для занятия позиции на Мурге Боркхейм со своими орудиями был придан дивизии Оборского и отличился в боях за Куппенгейм.

После отступления революционной армии на швейцарскую территорию Боркхейм направился в Женеву. Здесь он встретил своего старого начальника и друга И. Ф. Беккера, а также некоторых более молодых боевых товарищей, которые составили веселую компанию, насколько это было возможно в условиях полной невзгод эмигрантской жизни. Осенью 1849 г. я, находясь проездом в Женеве, провел с ними несколько веселых дней. Это та самая компания, которая под названием «серной банды» приобрела совершенно незаслуженную посмертную известность благодаря чудовищной лжи г-на Карла Фогта[389].

Однако развлечения продолжались недолго. Летом 1850 г. рука сурового Союзного совета настигла также и безобидную «серную банду», и большинство веселых молодых людей должно было покинуть Швейцарию, так как они принадлежали к категориям эмигрантов, подлежавшим высылке. Боркхейм направился в Париж, затем в Страсбург. Но и здесь ему нельзя было оставаться. В феврале 1851 г. он был арестован и этапным порядком препровожден в Кале для отправки на корабле в Англию. В течение трех месяцев его таскали с места на место, большей частью в кандалах, по 25 различным тюрьмам. Но повсюду, куда он попадал, республиканцев заранее предупреждали о его прибытии; они встречали этапного арестанта, в изобилии доставляли ему продукты питания, угощали и подкупали жандармов и чиновников и, где было возможно, обеспечивали дальнейший переезд. Так он добрался, наконец, до Англии.

В Лондоне он застал, правда, гораздо более острую нужду среди эмигрантов, чем в Женеве или даже во Франции, но и здесь природная гибкость не покинула его. Он искал какого-либо занятия и нашел его сначала в ливерпульском эмигрантском предприятии, в котором требовались немецкие служащие в качестве переводчиков для многочисленных немецких эмигрантов, распрощавшихся со старым, вновь счастливо умиротворенным отечеством. В то же время он искал и других деловых связей, причем столь успешно, что ему удалось в начале Крымской войны отправить в Балаклаву пароход со всякого рода товарами и сбыть там этот груз по неслыханным ценам частью армейскому командованию, частью английским офицерам. Он вернулся с чистой прибылью в 15000 фунтов стерлингов (300000 марок). Но этот успех только побудил его к дальнейшим спекуляциям. Он связался с новым подрядом на поставки для английского правительства. Так как к этому времени уже шли мирные переговоры, то правительство внесло в договор условие, по которому оно могло отказаться от получения товаров, если в момент их прибытия предварительные условия мира будут уже приняты. Боркхейм согласился на это. Когда он со своим пароходом прибыл в Босфор, мир уже был заключен. Капитан корабля, нанятого для плавания только в один конец, мог теперь получить много выгодных обратных фрахтов и потребовал немедленной разгрузки, и так как Боркхейм в битком набитой гавани нигде не мог найти пристанища для оставшегося в его распоряжении груза, то капитан выгрузил все на берег на первое попавшееся место. Так Боркхейм и сидел со своими бесполезными ящиками, тюками и бочками и должен был беспомощно смотреть, как всякий сброд, сбежавшийся в то время со всех концов Турции и всей Европы к Босфору, разворовывал его товары. Вернувшись в Англию, он вновь оказался бедняком; все пятнадцать тысяч фунтов были потеряны. Но не потеряна была несокрушимая гибкость его натуры. Он потерял на спекуляциях свои деньги, но приобрел умение вести дела и знакомства в деловом мире. Кроме того, он обнаружил, что обладает чрезвычайно тонким пониманием качеств вина, и успешно представлял различные экспортирующие фирмы из Бордо.

Но в то же время он продолжал участвовать, насколько мог, в политическом движении. Либкнехта он знал по Карлсруэ и Женеве. С Марксом он установил контакт в связи с фогтовским скандалом[390], что послужило поводом и для моей новой встречи с ним. Не связывая себя определенной программой, Боркхейм всегда примыкал к самой крайней революционной партии. Основной его политической деятельностью была борьба с главной опорой европейской реакции — русским абсолютизмом. Чтобы лучше следить за русскими интригами, направленными на подчинение балканских стран и на установление косвенного господства над Западной Европой, он овладел русским языком и годами изучал русскую периодическую печать и эмигрантскую литературу. Между прочим, он перевел брошюру Серно-Соловьевича «Наши русские дела»[391], в которой бичевался введенный Герценом (и затем продолженный Бакуниным) лицемерный обычай русских эмигрантов распространять о России в Западной Европе не правду, которая им была хорошо известна, а общепринятую легенду, соответствовавшую их национальным и панславистским интересам. Он написал также много статей о России в берлинском «Zukunft»[392], в «Volksstaat» и др.

Летом 1876 г., во время поездки в Германию, в Баденвейлере с ним случился апоплексический удар, парализовавший до конца жизни левую сторону его тела. Он должен был оставить свои дела. Спустя несколько лет умерла его жена. Так как он страдал болезнью легких, то ему пришлось переселиться в Гастингс, на южное побережье Англии с его мягким морским климатом. Ни паралич, ни болезнь, ни скудные, отнюдь не всегда обеспеченные средства к существованию не могли сломить его несокрушимую жизненную энергию. Его письма всегда отличались задорной веселостью, а при встречах с ним он заражал своим смехом. Его любимым чтением был цюрихский «Sozialdemokrat». 16 декабря 1885 г. он умер от воспаления легких.

В русском издании брошюра А. Серно-Соловьевича носит заглавие: «Наши домашние дела. Ответ г. Герцену на статью «Порядок торжествует» (III. Колокол № 233)». Vevey, 1867. В переводе Боркхейма брошюра издана под заглавием: «Unsere Russischen Angelegenheiten. Antwort auf den Artikel des Herrn Herzen: «Die Ordnung herrscht!» (Kolokol Nr 233)». Leipzig, 1871. Немецкое издание состоит из введения Боркхейма и текста брошюры Серно-Соловьевича под заголовком «Unsere hauslichen Angelegenheiten».