Лопухин, Степан Васильевич
— генерал-лейтенант, кавалер ордена св. Александра Невского, действительный камергер, член Адмиралтейств-коллегии. Степан Васильевич Лопухин принадлежал к древнему и знатному роду. Его отец, гоф-юнкер и гвардии капитан-поручик Василий Авраамович, приходился двоюродным братом царице Евдокии. Степан Лопухин, хотя и был в родстве с семьей Петра Великого, но с детства питал к нему чувство неприязни и даже вражды. Гонения, постигшие при нем Лопухиных, только раздували и усиливали это чувство, направленное, впрочем, только против Преобразователя лично, но не против его дела. Вот почему в числе лиц, выполнявших предначертания Петра, встречаются и Лопухины. Степан Васильевич, по ходатайству дяди своего Абрама, получил должность Псковского ландрата, но уже в 1718 г. оказался не у дел. Дело царевича Алексея и разгром его партии были ужасным ударом для всей семьи опальной царицы. Уцелевшие, считая своим правом держаться у двора, сближались с потомками царя Ивана и его партизанами. В числе их был и Степан Васильевич, скрепивший свою партийную приязнь браком с фрейлиной герцогини Мекленбургской Екатерины Ивановны, девицей Наталией Балк. Молодую семью (брак их состоялся в 1716—1717 гг.) вскоре постигло большое несчастие. 28 апреля 1719 г. Петру Андреевичу Толстому донесли, что 26-го апреля С. Лопухин явился вечером в Троицкую церковь, что на Петербургской стороне, где собрались для встречи тела умершего царевича Петра Петровича люди разного звания. Став у клироса, он переглядывался с Евфимием Городецким и Тимофеем Кудряшовым и про себя посмеивался. Кудряшов же говорил Городецкому: "Для чего ты с Лопухиным ссорился; еще-де ево, Лопухина, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, и впредь время". При допросе выяснилось: "свеча, которая не угасла, — царевич великий князь Петр Алексеевич", и пока он жив, надежда на возможность возвышения для Лопухина не пропадет. В судьи по этому делу, кроме Толстого, привлекли И. И. Бутурлина, А. И. Ушакова и Г. Г. Скорнякова-Писарева. Лопухин говорил, что и в мыслях не имел радоваться царскому горю, а в церкви смеялся оттого, что Афросимов и Городецкий его соперники по земельной тяжбе, и их совместное появление в пьяном виде на вечерне в церкви рассмешило его. Судьи ему не поверили, а решили, что он "смеялся якобы радуясь такой прилучившейся всенародной печали", за что приговорили "учинить ему наказание, вместо кнута бить батоги нещадно и сослать его с женою и детьми в Кольский острог на вечное житье, а движимым и недвижимым его имениям быть при нем неотъемлемо и для той посылки отдать ево Архангелогородской губернии комиссару с распискою". 23-го декабря 1719 г. Степану Лопухину был прочитан в Тайной канцелярии указ о его ссылке, после чего и приведен в исполнение. 31-го декабря, вследствие запроса комиссара, каким образом содержать Лопухина, дан добавочный указ: "содержать его так, как и прочих таковых ссыльных людей". По-видимому, во время или после суда Лопухин временно оказался на свободе и, встретившись с доносчиком, приведшим его в суд, комиссаром Иваном Афросимовым, избил его, как мог. Снова начался суд, и 17 февраля 1720 г. последовала резолюция бить Лопухина батоги нещадно, а за увечье наложить штраф — 200 рублей. Не унялся Лопухин и в ссылке: в течение 1720—1722 гг. в Тайную канцелярию подано было на него несколько жалоб как от гражданских, так и от военных властей: "оной Лопухин их нахально всех бьет и обиды им творит". Так, например, 24-го декабря 1721 г. он явился в Кольскую канцелярию в первом часу ночи и бил караульных солдат по щекам. На комендантском дворе "сержанта бил по голове дубиною и оную дубину о его сержантову голову изломал". Угрожал караульному поручику Расу срубить голову. Разобиженный поручик написал длинную жалобу на непотребства Лопухина, склонявшего команду к неповиновению, просил разрешения держать ссыльного за караулом и закончил свое письмо словами: "во истину такого человека злобного, чаю, на сем свете другого нет и о его происхождении на бумаге писать пространно невозможно". В Тайной канцелярии получены были сведения, что Лопухин "так бил и увечил, что многие чуть не померли... и он же зачал подметными письмами торговать". "Хотя б Ангел Божий, и тот с ним не уживется, — жаловались в другом письме, — а ежели с ним жить по его воле, то в Кольском остроге в полгода не будет ни единого человека". 13-го августа 1722 года Тайная канцелярия определила Лопухина допросить, допрос прислать в канцелярию, а ему, Степану, за такие его непотребства при градских жителях учи
нить наказание: вместо кнута бить батоги нещадно и, по учинении того наказания, сказать ему указ с приложением руки его, и собрать по нем поруки, что ему впредь так непорядочно отнюдь не поступать. Если же он будет продолжать свои безобразия, то ему угрожает битье кнутом и ссылка в каторгу на вечную работу. В случае ненахождения поручителей, предписывалось держать Лопухина за караулом. 20 декабря 1722 г. комендант доносил, что Лопухин взят в Кольскую канцелярию и во всем заперся. Его били батогами, но на вызов поручителей "о нем, Лопухине, в том Кольском остроге из обывателей никто не ручается и ручаться по нем опасны". Но у Лопухина сыскались более сильные покровители, нежели Кольские жители; надо полагать, это были родственники жены — Балки и Монсы. В декабре следующего 1723 года Лопухин уже в Москве и пишет Вилиму Монсу письмо с просьбой ходатайствовать за родных. Еще более ожил он со времени вступления на престол Екатерины І, когда для Балков и их родственников настали лучшие времена. Вступление на престол Петра II было расцветом их благополучия: указом Верховного Тайного Совета от 21-го июля 1727 г. Лопухин возвращен был из ссылки, взят ко двору и уже в ноябре упоминается камергером. 10-го ноября 1727 г. ему пожалован был в Москве дом, бывший доктора Бидло, 19-го мая 1728 г. ему дарят отписную у Меншикова Гуслицкую волость в Московском уезде. Особенно милостиво относился к нему князь И. А. Долгорукий, из уважения к нему даже сдерживавший свой необузданный нрав: Долгорукий имел обыкновение издеваться над мужем своей возлюбленной кн. Н. Ю. Трубецким и избивать его. Однажды у него же на дому "по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец его выкинуть в окошко и если бы Степан Васильевич сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было". Свойство с императором и многими знатными при дворе персонами, принадлежность к господствующей правительственной партии и милость фаворита делали С. Лопухина очень влиятельным человеком, но вряд ли многие были им облагодетельствованы. Говорили, по крайней мере, и о нем и о его присных плохо. Княгиню Волконскую, знаменитую Аграфену Петровну, в девичестве Бестужеву, предупреждали "беречься Степановой Лопухина сестры, которая старицею (в Девичьем монастыре), чем бы Вас не повредила, понеже они (Лопухины) люди добрые и очень всем известны по своей совести бездельной". Старый П. Бестужев писал дочери: "Степан Лопухин, как был Вам неприятен, так и мне делал обиды и затевал на меня"... Это отзывы людей, искавших их милостей и внимания, хотя и не принадлежавших к их партии. Хорошего о них не было слышно ничего: счастье не делало их лучшими, а перемены их озлобляли. Смерть императора Петра II была для всех Лопухиных тяжелым ударом: началась борьба партий, и среди них влияние родственников покойного царя имело некоторое значение. Позже об этом времени Лопухин вспоминал: "когда государь император Петр II скончался, тогда меня, призвав, фельдмаршал князь Голицын, князь Димитрий Голицын да фельдмаршал князь Долгорукий спрашивали, не подписывал ли Его Величество какой духовной. И я сказал: "не видал", и притом они имели рассуждение, кого выбирать на престол. И сперва говорили о царице Евдокии Федоровне, что она уже стара; потом о царевнах Екатерине и Прасковье, что их нельзя, сказав некоторые слова непристойные. Потом о Ее Величестве (говорено в царствование Елизаветы Петровны) молвил из них помянутый фельдмаршал князь Долгоруков, что Ее Величество в такое время (до брака) родилась и за тем и за другим, сказав еще некоторые непристойные слова, выбрать нельзя. И потом положили намерение к выбору на императрицу Анну Иоанновну". Лопухин умолчал о том, что было советовано и говорено им, но, надо думать, его мнение не шло вразрез с тем, что решили "верховники". В дальнейшем его поведение шло по тому же направлению, какого придерживались Ягужинский, Левенвольде и т. п., то есть прямое и непрямое содействие самодержавным стремлениям Анны Иоанновны. Нерешительность Лопухина в это время лишила его возможности занять при новой императрице хотя бы приблизительно такое положение, как при Петре II, но зато его жена действовала энергичнее. Злые языки уверяли, что она с ведома и даже одобрения мужа стала возлюбленной Левенвольде и, в качестве преданной ему особы, ревностно интриговала в пользу самодержавства Анны. Вот почему Лопухина была награждена больше мужа — он так и остался при дворе действительным камергером. В виде милости в 1733 г. императрица разрешила ему не платить пожилых денег
за беглых людей по Гуслицкой волости. Б[ch972]льшие успехи ожидали его впереди в связи с усилением влияния Остермана и Левенвольде. 11-го сентября 1740 г. Сенат предложил, а императрица утвердила определение в кригскомиссары по морскому ведомству С. Лопухина. Октября 3-го определено ему в ранге вице-адмирала присутствовать в адмиралтейской коллегии. При праздновании мира с турками награжден "знатною денежною суммою". Позже он был в числе лиц, интриговавших против Бирона. Особенно "утвердился он в таких расположениях" во время правительства императора Иоанна. Это время было особенно благоприятно для всей семьи С. Лопухина. Между прочим, он в это время был произведен в генерал-лейтенанты, получил орден св. Александра Невского и в качестве верного слуги участвовал в генералитетской комиссии из восьми членов, которая судила Бирона с Бестужевым и приговорила их к четвертованию (8-го апреля 1741 года). Присутствие в этой комиссии Лопухина стоит в некотором противоречии с его прошлой приязнью к Бирону и постоянной близостью к Левенвольде, но надо думать, что в этом случае он поступал по примеру многих деятелей того века, т. е., спасаясь сам, безраздельно переходил на сторону врагов и судил бывшего благодетеля и друга. Неискренность его была очевидна и современникам и вскоре была закреплена в судебном процессе. 25 ноября 1741 г. пало правительство Анны Леопольдовны. Министры и вельможи ее двора были арестованы в ночь переворота. С. Лопухин был в числе их. 24-го декабря 1741 г. под угрозой смертной казни его допросили единовременно со Стрешневым и Хрущевым. У Лопухина допытывались, отчего у него была такая крайняя конфиденция с Левенвольде и другими немцами этой партии, какие они имели рассуждения с целью утвердить престол за потомками Анны Леопольдовны и ее саму сделать императрицей. Что делалось им и его соумышленниками для того, чтобы отлучить Елизавету Петровну от престола и сослать, кто был у Лопухина при дворе в. к. Елизаветы для разведывания. Лопухин отрицал свою причастность к каким бы то ни было противным интересам Елизаветы Петровны замыслам и рассуждениям, а о конфиденции с Левенвольде говорил, как о приятельстве и дружбе. На последний же вопрос: "чрез кого ты и для чего исходатайствовал великие деревни на имя жены твоей, ведая, что она никаких заслуг государству не оказала, и что ты кому за то дал?" Лопухин ответил: "Ничего никому не давал, но понеже принцесса Анна говорила, что понеже его жена матушке ее в Мекленбурге служила, то оная ее государыня матушка приказывала ей жену его наградить, и потому жена его в той надежде подала о деревнях челобитную ей, принцессе, самой, по которой, как он слышал, докладывал граф Головкин, и так те деревни пожалованы". Лопухин пробыл несколько месяцев под караулом, а затем отправлен был в Москву. 16-го января 1742 г. последовала Высочайшая сентенция относительно суда над Остерманом, Головкиным и проч., и в тот же день объявлен был указ, ликвидирующий многих из деятелей предыдущего царствования. Первым в нем стоит назначение флота генерал-кригскомиссара генерал-лейтенанта С. Лопухина — губернатором в Архангельск. Он отлично сообразил, как ему надо отнестись к этому назначению, и 29-го января подал прошение об отставке по болезни. Она была ему дана без обычного в таких случаях повышения в чине. Лопухин поселился в Москве, проводя, впрочем, большую часть года в своих деревнях. Он чуждался столиц и придворной жизни, где все ему казалось неприятным и зазорным: он был в оппозиции существующему правительству и этого не скрывал, особенно в присутствии друзей. О таком отношении Лопухина и его семьи вскоре проведали враги и воспользовались им для своих целей, подняв дело о злоумышлениях Ботты и Лопухиных. После оговора сына Ивана, по указу императрицы, А. И. Шувалов арестовал С. Лопухина в его деревне и 6-го августа 1743 года выслал его под военным конвоем в Петербург. На вопросы следователей в комиссии Лопухин показал, что после вступления на престол Елизаветы он ни в Петербурге, ни в Москве ни с кем не вел разговоров о пользе и благополучии принцессы Анны и ее сына. Только он слышал разговоры своей жены с Анною Бестужевой и Софией Лилиенфельд о том, что принцесса была к ним милостива, и было бы лучше, если б она была у власти. Это подтверждал и Степан Васильевич. Что касается маркиза Ботты, то он часто посещал Лопухина и говаривал о принцессе с сожалением; лучше было бы, если бы принцесса была и спокойнее было бы. Теперь вот какие беспорядки происходят — всех министров разогнали. После-де Е
е Величество и будет о них тужить, да взять будет негде. Лопухин вообще соглашался с Боттой, но только указывал ему на то, что при принцессе всем завладели немцы, потому что она никуда не выхаживала, а все сидела на одном месте с фрейлиною Юлией Менгден.

Обер-гофмейстеру Миниху говорили, чтобы он побуждал правительницу к деятельности, но он ничего не мог достичь. Когда Ботта собрался уезжать в Берлин, Лопухин с женой стали его расспрашивать о причине и цели его поездки: конечно, он едет неспроста? Ботта усмехнулся и ответил, что едет потому, что посылают. Кто-то из присутствующих (Бестужева или Лопухина) заметил, "как бы Ботта не заварил каши и не устроил бы в России беспокойства". При разговоре об этом с женою Лопухин выразил опасение, чтоб Ботта и вправду не нашалил. Спрошенный следователями о причине неудовольствия на Елизавету, Лопухин сознался, что считает себя обиженным: был безвинно арестован и без награждения ранга отставлен, "а чтобы принцессе быть по-прежнему, желание я имел для того, что при ней мне будет лучше, и что присягу свою нарушил, в том приношу мою пред Ее Величеством вину". Следователи жестоко упрекали Лопухина: "Вы при Ее Величестве какие услуги свои показали и какой милости желали, понеже вы от Ее Величества не токмо ничем не обижены, но и пожалованы. От всех служб ты уволен и дан тебе покой, чего и сам желал, жена при дворе стоит дамою и портретом пожалована, дочь (Анна) фрейлиною оставлена. Шурья твои не только в прежнем достоинстве при дворе находятся, но меньшой (И. А. Голицын) и кавалериею пожалован; а и впредь от Высочайшей милости было не отказано". Относительно заступничества Фридриха II за Брауншвейгскую фамилию, Лопухин вел разговоры с женой, выражая уверенность "что тому статься нельзя, чтобы король прусский войною пошел, понеже у него с Ее Величеством алианс, к тому же всякой король своего интересу смотрит". Когда же императрица приняла прусскую кавалерию Черного Орла, то Лопухин рассуждал, что отношения между дворами очень хороши и "говорил про принца и принцессу: знатно им уже пропадать". Прежде же думал, что прусский король их у государыни "выпросит во отечество их".

Лопухин начисто отрицал свою причастность к каким бы то ни было злоумышленным предприятиям и советам против Елизаветы, что же касается поношения Высочайшей особы ее, то рассказал о своем присутствии на совещании верховников, касательно престолонаследия после смерти Петра II. Сознался в том, что осуждал и высмеивал милости к Сиверсу, Возжинскому, Лялину и лейб-кампании, говорил про сенаторов, что "ныне их путных мало, а протчие все дураки. Притом же говорил, что дела не делаются и тем приводят Ее Величество народ в озлобление". Министров злодеями не называл. Следователи остались очень недовольны показаниями Лопухина, заявили ему, что он "сущей правды не открыл, но многое за собою удержал" и отправили из комиссии в крепость. Согласно их докладу, Елизавета предписала указом 17-го августа, если Лопухин "чистой повинной не принесет, то без всякого милосердия поступлено будет с ним наижесточайшим розыском". В тот же день, после вторичного опроса, Лопухин поднят был на дыбу, продержан с вывернутыми руками 10 минут и спущен. Он утвердился на своем, а очная ставка с женой ни к чему не привела. Оказалось, что Лопухин не мог понимать того, что говорила с Боттой его жена, так как не знал немецкого языка, на котором они изъяснялись. 19-го августа следователи передали генеральному суду свой экстракт о винах, где говорилось и о С. Лопухине. В сентенции суда он приговаривался к урезанью языка и колесованию. По словам указа, читанного перед казнью С. Лопухину, "всему тому злу, которое к повреждению Ее Величества дражайшего здравия и благополучия и государственному беспокойству касалось, ты начало был". Согласно приговору, смягченному императрицей, Лопухина били кнутом, урезали ему язык и сослали на вечное житье в Селенгинск, где он и умер от "ножной болезни", должно быть подагры, 6-го июля 1748 г.

У Лопухина было трое сыновей: Иван, Авраам, дослужившийся до генерал-поручика † 1794 г., и Степан, впоследствии действительный камергер † 1784 г. Из трех его дочерей, старшая, Анастасия была замужем за гр. Головиным; вторая Анна умерла в 1776 г. и младшая Прасковья, супруга И. А. Голицына † 1763 г.

Библиография, см. Наталья Федоровна Лопухина.

В. Фурсенко.

{Половцов}

Лопухин, Степан Васильевич

генер.-лейтенант, 17 января 1742 г. назначен архангельским губернатором; † 6 июля 1748 г., в ссылке в Селенгинске.

Дополнение: Лопухин, Степан Васильев., вице-адмирал.

{Половцов}

Лопухин, Степан Васильевич
[править | править исходный текст]Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Степа[ch769]н Васи[ch769]льевич Лопухи[ch769]н (ок. 1685 — 6 (17) июля 1748, Селенгинск) — генерал-лейтенант (1741), действительный камергер (1727), член Адмиралтейств-коллегии (1740—1741). Кавалер ордена святого Александра Невского. Привлекался по так называемому делу «Ботта—Лопухиных».

Содержание [убрать]
1 Биография
1.1 Первая опала
1.2 Возвращение ко двору
1.3 «Лопухинское дело»
2 Семья
3 Примечания
Биография[править | править исходный текст]
Степан Васильевич происходил из рода Лопухиных. Его отец, гоф-юнкер и гвардии капитан-поручик Василий Авраамович, приходился двоюродным братом царице Евдокии, первой супруге Петра I.

В 1708 году Лопухин окончил Школу математических и навигацких наук, после чего для продолжения образования был направлен в Великобританию, где служил на кораблях британского флота. После возвращения в Россию в 1717 году стал одним из первых российских офицеров назначенным капитаном военного корабля. Лопухин командовал шнявой «Наталия». Принимал участие в Северной войне, отличился в Эзельском сражении[1].

Первая опала[править | править исходный текст]
Степан Лопухин, хотя и был в родстве с семьей Петра Великого, но с детства питал к нему чувство неприязни и даже вражды. Гонения, постигшие при нём Лопухиных, только раздували и усиливали это чувство, направленное, впрочем, только против царя лично, но не против его дела. Вот почему в числе лиц, выполнявших предначертания Петра, встречаются и Лопухины. Степан Васильевич, по ходатайству дяди своего Абрама, получил должность Псковского ландрата, но уже в 1718 году оказался не у дел. Дело царевича Алексея и разгром его партии были ужасным ударом для всей семьи опальной царицы. Уцелевшие, считая своим правом держаться у двора, сближались с потомками царя Ивана. В числе их был и Степан Васильевич, скрепивший свою партийную приязнь браком с фрейлиной герцогини Мекленбургской Екатерины Ивановны, девицей Наталией Балк. Молодую семью (брак их состоялся в 1716—1717 гг.) вскоре постигло большое несчастье. 28 апреля 1719 года Петру Андреевичу Толстому донесли, что 26-го апреля С. Лопухин явился вечером в Троицкую церковь, что на Петербургской стороне, где собрались для встречи тела умершего царевича Петра Петровича люди разного звания. Став у клироса, он переглядывался с Евфимием Городецким и Тимофеем Кудряшовым и про себя посмеивался. Кудряшов же говорил Городецкому: «Для чего ты с Лопухиным ссорился; ещё-де ево, Лопухина, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, и впредь время». При допросе выяснилось: «свеча, которая не угасла, — царевич великий князь Пётр Алексеевич», и пока он жив, надежда на возможность возвышения для Лопухина не пропадет. В судьи по этому делу, кроме Толстого, привлекли И. И. Бутурлина, А. И. Ушакова и Г. Г. Скорнякова-Писарева. Лопухин говорил, что и в мыслях не имел радоваться царскому горю, а в церкви смеялся оттого, что Афросимов и Городецкий его соперники по земельной тяжбе, и их совместное появление в пьяном виде на вечерне в церкви рассмешило его. Судьи ему не поверили, а решили, что он «смеялся якобы радуясь такой прилучившейся всенародной печали», за что приговорили «учинить ему наказание, вместо кнута бить батоги нещадно и сослать его с женою и детьми в Кольский острог на вечное житье, а движимым и недвижимым его имениям быть при нём неотъемлемо и для той посылки отдать ево Архангелогородской губернии комиссару с распискою». 23 декабря 1719 года Степану Лопухину был прочитан в Тайной канцелярии указ о его ссылке, после чего и приведен в исполнение. 31 декабря, вследствие запроса комиссара, каким образом содержать Лопухина, дан добавочный указ: «содержать его так, как и прочих таковых ссыльных людей». По-видимому, во время или после суда Лопухин временно оказался на свободе и, встретившись с доносчиком, приведшим его в суд, комиссаром Иваном Афросимовым, избил его, как мог. Снова начался суд, и 17 февраля 1720 года последовала резолюция бить Лопухина батоги нещадно, а за увечье наложить штраф — 200 рублей.

Не унялся Лопухин и в ссылке: в течение 1720—1722 годов в Тайную канцелярию подано было на него несколько жалоб как от гражданских, так и от военных властей: «оной Лопухин их нахально всех бьет и обиды им творит». Так, например, 24 декабря 1721 года он явился в Кольскую канцелярию в первом часу ночи и бил караульных солдат по щекам. На комендантском дворе «сержанта бил по голове дубиною и оную дубину о его сержантову голову изломал». Угрожал караульному поручику Расу срубить голову. Разобиженный поручик написал длинную жалобу на непотребства Лопухина, склонявшего команду к неповиновению, просил разрешения держать ссыльного за караулом и закончил свое письмо словами: «во истину такого человека злобного, чаю, на сем свете другого нет и о его происхождении на бумаге писать пространно невозможно». В Тайной канцелярии получены были сведения, что Лопухин «так бил и увечил, что многие чуть не померли… и он же зачал подметными письмами торговать». «Хотя б Ангел Божий, и тот с ним не уживется, — жаловались в другом письме, — а ежели с ним жить по его воле, то в Кольском остроге в полгода не будет ни единого человека». 13 августа 1722 года Тайная канцелярия определила Лопухина допросить, допрос прислать в канцелярию, а ему, Степану, за такие его непотребства при градских жителях учинить наказание: вместо кнута бить батоги нещадно и, по учинении того наказания, сказать ему указ с приложением руки его, и собрать по нем поруки, что ему впредь так непорядочно отнюдь не поступать. Если же он будет продолжать свои безобразия, то ему угрожает битье кнутом и ссылка в каторгу на вечную работу. В случае ненахождения поручителей, предписывалось держать Лопухина за караулом. 20 декабря 1722 года комендант доносил, что Лопухин взят в Кольскую канцелярию и во всем заперся. Его били батогами, но на вызов поручителей «о нем, Лопухине, в том Кольском остроге из обывателей никто не ручается и ручаться по нем опасны».

Возвращение ко двору[править | править исходный текст]
Но у Лопухина сыскались более сильные покровители, нежели кольские жители; возможно, это были родственники жены — Балки и Монсы. В декабре следующего 1723 года Лопухин уже в Москве и пишет Вилиму Монсу письмо с просьбой ходатайствовать за родных. Ещё более ожил он со времени вступления на престол Екатерины І, когда для Балков и их родственников настали лучшие времена. Вступление на престол Петра II было расцветом их благополучия: указом Верховного Тайного Совета от 21 июля 1727 года Лопухин был возвращён из ссылки, взят ко двору и уже в ноябре упоминается камергером. 10 ноября 1727 года ему пожалован был в Москве дом, бывший доктора Бидло, 19 мая 1728 года ему дарят отписную у Меншикова Гуслицкую волость в Московском уезде. Особенно милостиво относился к нему князь И. А. Долгорукий, из уважения к нему даже сдерживавший свой необузданный нрав: Долгорукий имел обыкновение издеваться над мужем своей возлюбленной князем Н. Ю. Трубецким и избивать его. Однажды у него же на дому «по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец его выкинуть в окошко и если бы Степан Васильевич сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было». Свойство с императором и многими знатными при дворе персонами, принадлежность к господствующей правительственной партии и милость фаворита делали С. Лопухина очень влиятельным человеком, но вряд ли многие были им облагодетельствованы. Говорили, по крайней мере, и о нём и о его родственниках плохо. Княгиню Аграфену Петровну Волконскую, в девичестве Бестужеву, предупреждали «беречься Степановой Лопухина сестры, которая старицею (в Девичьем монастыре), чем бы Вас не повредила, понеже они (Лопухины) люди добрые и очень всем известны по своей совести бездельной». Старый П. Бестужев писал дочери: «Степан Лопухин, как был Вам неприятен, так и мне делал обиды и затевал на меня»… Это отзывы людей, искавших их милостей и внимания, хотя и не принадлежавших к их партии. Хорошего о них не было слышно ничего: счастье не делало их лучшими, а перемены их озлобляли. Смерть императора Петра II была для всех Лопухиных тяжелым ударом: началась борьба партий, и среди них влияние родственников покойного царя имело некоторое значение. Позже об этом времени Лопухин вспоминал:

Когда государь император Петр II скончался, тогда меня, призвав, фельдмаршал князь Голицын , князь Димитрий Голицын да фельдмаршал князь Долгорукий спрашивали, не подписывал ли Его Величество какой духовной. И я сказал: «не видал», и притом они имели рассуждение, кого выбирать на престол. И сперва говорили о царице Евдокии Федоровне, что она уже стара; потом о царевнах Екатерине и Прасковье, что их нельзя, сказав некоторые слова непристойные. Потом о Её Величестве (говорено в царствование Елизаветы Петровны) молвил из них помянутый фельдмаршал князь Долгоруков, что Её Величество в такое время (до брака) родилась и за тем и за другим, сказав ещё некоторые непристойные слова, выбрать нельзя. И потом положили намерение к выбору на императрицу Анну Иоанновну.
Лопухин умолчал о том, что было советовано и говорено им, но, надо думать, его мнение не шло вразрез с тем, что решили «верховники». В дальнейшем его поведение шло по тому же направлению, какого придерживались Ягужинский, Левенвольде и т. п., то есть прямое и непрямое содействие самодержавным стремлениям Анны Иоанновны. Нерешительность Лопухина в это время лишила его возможности занять при новой императрице хотя бы приблизительно такое положение, как при Петре II, но зато его жена действовала энергичнее. Злые языки уверяли, что она с ведома и даже одобрения мужа стала возлюбленной Левенвольде и, в качестве преданной ему особы, ревностно интриговала в пользу самодержавства Анны. Вот почему Лопухина была награждена больше мужа — он так и остался при дворе действительным камергером. В виде милости в 1733 году императрица разрешила ему не платить пожилых денег за беглых людей по Гуслицкой волости. Б[ch972]льшие успехи ожидали его впереди в связи с усилением влияния Остермана и Левенвольде. 11 сентября 1740 года Сенат предложил, а императрица утвердила определение в кригскомиссары по морскому ведомству С. Лопухина. 3 октября определено ему в ранге вице-адмирала присутствовать в адмиралтейской коллегии. При праздновании мира с турками награждён «знатною денежною суммою». Позже он был в числе лиц, интриговавших против Бирона. Особенно «утвердился он в таких расположениях» во время правительства императора Иоанна. Это время было особенно благоприятно для всей семьи С. Лопухина. Между прочим, он в это время был произведен в генерал-лейтенанты, получил орден св. Александра Невского и в качестве верного слуги участвовал в генералитетской комиссии из восьми членов, которая судила Бирона с Бестужевым и приговорила их к четвертованию (8-го апреля 1741 года). Присутствие в этой комиссии Лопухина стоит в некотором противоречии с его прошлой приязнью к Бирону и постоянной близостью к Левенвольде, но надо думать, что в этом случае он поступал по примеру многих деятелей того века, то есть, спасаясь сам, безраздельно переходил на сторону врагов и судил бывшего благодетеля и друга. Неискренность его была очевидна и современникам и вскоре была закреплена в судебном процессе. 25 ноября 1741 года пало правительство Анны Леопольдовны. Министры и вельможи её двора были арестованы в ночь переворота. С. Лопухин был в числе их. 24 декабря 1741 года под угрозой смертной казни его допросили единовременно со Стрешневым и Хрущевым. У Лопухина допытывались, отчего у него была такая крайняя конфиденция с Левенвольде и другими немцами этой партии, какие они имели рассуждения с целью утвердить престол за потомками Анны Леопольдовны и её саму сделать императрицей. Что делалось им и его соумышленниками для того, чтобы отлучить Елизавету Петровну от престола и сослать, кто был у Лопухина при дворе Елизаветы для разведывания. Лопухин отрицал свою причастность к каким бы то ни было противным интересам Елизаветы Петровны замыслам и рассуждениям, а о конфиденции с Левенвольде говорил, как о приятельстве и дружбе. На последний же вопрос: «чрез кого ты и для чего исходатайствовал великие деревни на имя жены твоей, ведая, что она никаких заслуг государству не оказала, и что ты кому за то дал?» Лопухин ответил: «Ничего никому не давал, но понеже принцесса Анна говорила, что понеже его жена матушке её в Мекленбурге служила, то оная её государыня матушка приказывала ей жену его наградить, и потому жена его в той надежде подала о деревнях челобитную ей, принцессе, самой, по которой, как он слышал, докладывал граф Головкин, и так те деревни пожалованы». Лопухин пробыл несколько месяцев под караулом, а затем отправлен был в Москву. 16 января 1742 года последовала Высочайшая сентенция относительно суда над Остерманом, Головкиным и прочими, и в тот же день объявлен был указ, ликвидирующий многих из деятелей предыдущего царствования. Первым в нём стоит назначение флота генерал-кригскомиссара генерал-лейтенанта С. Лопухина — губернатором в Архангельск. Он отлично сообразил, как ему надо отнестись к этому назначению, и 29-го января подал прошение об отставке по болезни. Она была ему дана без обычного в таких случаях повышения в чине.

«Лопухинское дело»[править | править исходный текст]
Лопухин поселился в Москве, проводя, впрочем, большую часть года в своих деревнях. Он чуждался столиц и придворной жизни, где все ему казалось неприятным и зазорным: он был в оппозиции существующему правительству и этого не скрывал, особенно в присутствии друзей. О таком отношении Лопухина и его семьи вскоре проведали враги и воспользовались им для своих целей, подняв дело о злоумышлениях Ботты и Лопухиных. После оговора сына Ивана, по указу императрицы, А. И. Шувалов арестовал С. Лопухина в его деревне и 6 августа 1743 года выслал его под военным конвоем в Петербург. На вопросы следователей в комиссии Лопухин показал, что после вступления на престол Елизаветы он ни в Петербурге, ни в Москве ни с кем не вел разговоров о пользе и благополучии принцессы Анны и её сына. Только он слышал разговоры своей жены с Анною Бестужевой и Софией Лилиенфельд о том, что принцесса была к ним милостива, и было бы лучше, если б она была у власти. Это подтверждал и Степан Васильевич. Что касается маркиза Ботты, то он часто посещал Лопухина и говаривал о принцессе с сожалением; лучше было бы, если бы принцесса была и спокойнее было бы. Теперь вот какие беспорядки происходят — всех министров разогнали. После-де Её Величество и будет о них тужить, да взять будет негде. Лопухин вообще соглашался с Боттой, но только указывал ему на то, что при принцессе всем завладели немцы, потому что она никуда не выхаживала, а все сидела на одном месте с фрейлиною Юлией Менгден. Обер-гофмейстеру Миниху говорили, чтобы он побуждал правительницу к деятельности, но он ничего не мог достичь. Когда Ботта собрался уезжать в Берлин, Лопухин с женой стали его расспрашивать о причине и цели его поездки: конечно, он едет неспроста? Ботта усмехнулся и ответил, что едет потому, что посылают. Кто-то из присутствующих (Бестужева или Лопухина) заметил, «как бы Ботта не заварил каши и не устроил бы в России беспокойства». При разговоре об этом с женою Лопухин выразил опасение, чтоб Ботта и вправду не нашалил. Спрошенный следователями о причине неудовольствия на Елизавету, Лопухин сознался, что считает себя обиженным: был безвинно арестован и без награждения ранга отставлен, «а чтобы принцессе быть по-прежнему, желание я имел для того, что при ней мне будет лучше, и что присягу свою нарушил, в том приношу мою пред Её Величеством вину». Следователи жестоко упрекали Лопухина: «Вы при Её Величестве какие услуги свои показали и какой милости желали, понеже вы от Её Величества не токмо ничем не обижены, но и пожалованы. От всех служб ты уволен и дан тебе покой, чего и сам желал, жена при дворе стоит дамою и портретом пожалована, дочь (Анна) фрейлиною оставлена. Шурья твои не только в прежнем достоинстве при дворе находятся, но меньшой (И. А. Голицын) и кавалериею пожалован; а и впредь от Высочайшей милости было не отказано». Относительно заступничества Фридриха II за Брауншвейгскую фамилию, Лопухин вел разговоры с женой, выражая уверенность «что тому статься нельзя, чтобы король прусский войною пошел, понеже у него с Её Величеством алианс, к тому же всякой король своего интересу смотрит». Когда же императрица приняла прусскую кавалерию Чёрного Орла, то Лопухин рассуждал, что отношения между дворами очень хороши и «говорил про принца и принцессу: знатно им уже пропадать». Прежде же думал, что прусский король их у государыни «выпросит во отечество их».

Лопухин начисто отрицал свою причастность к каким бы то ни было злоумышленным предприятиям и советам против Елизаветы, что же касается поношения Высочайшей особы её, то рассказал о своем присутствии на совещании верховников, касательно престолонаследия после смерти Петра II. Сознался в том, что осуждал и высмеивал милости к Сиверсу, Возжинскому, Лялину и лейб-кампании, говорил про сенаторов, что «ныне их путных мало, а протчие все дураки. Притом же говорил, что дела не делаются и тем приводят Её Величество народ в озлобление». Министров злодеями не называл. Следователи остались очень недовольны показаниями Лопухина, заявили ему, что он «сущей правды не открыл, но многое за собою удержал» и отправили из комиссии в крепость. Согласно их докладу, Елизавета предписала указом 17 августа, если Лопухин «чистой повинной не принесет, то без всякого милосердия поступлено будет с ним наижесточайшим розыском». В тот же день, после вторичного опроса, Лопухин поднят был на дыбу, продержан с вывернутыми руками 10 минут и спущен. Он утвердился на своем, а очная ставка с женой ни к чему не привела. Оказалось, что Лопухин не мог понимать того, что говорила с Боттой его жена, так как не знал немецкого языка, на котором они изъяснялись.

19 августа следователи передали генеральному суду свой экстракт о винах, где говорилось и о С. Лопухине. В сентенции суда он приговаривался к урезанью языка и колесованию. По словам указа, читанного перед казнью С. Лопухину, «всему тому злу, которое к повреждению Её Величества дражайшего здравия и благополучия и государственному беспокойству касалось, ты начало был». Согласно приговору, смягченному императрицей, Лопухина били кнутом, урезали ему язык и сослали на вечное житье в Селенгинск, где он и умер от «ножной болезни», должно быть подагры, 6 июля 1748 года.

Семья[править | править исходный текст]
В браке с Натальей Фёдоровной Балк (1699—1763) родились многочисленные дети, приходившиеся троюродными братьями и сёстрами императору Петру II:

Иван (ум. ок. 1747) — камер-юнкер, умер в ссылке, в Охотске.
Степан (1722—1784) — действительный камергер, женат на Анне Васильевне Паниной.
Сергей — гардемарин.
Авраам (1732—1799) — генерал-поручик, женат на княжне Анне Алексеевне Юсуповой; у них сын Степан.
Василий (ум. после 1779) — секунд-майор, женат на Агафье Игнатьевне Григоровой.
Анастасия (1725—1799), фрейлина, в 1743 году была арестована по делу Лопухиных, по подозрению в причастности к заговору австрийского посланника Ботты. Жена графа Николая Александровича Головина; у них сын Николай.
Анна (1730-66), не замужем.
Прасковья (1734—1810), жена князя Ивана Алексеевича Голицына(1729—1767); у них сыновья Алексей и Сергей.
Екатерина (1737—1780), жена графа Ивана Никитича Зотова; у них сын Александр.
Примечания[править | править исходный текст]
[ch8593] Лопухины // БРЭ. — М: Большая российская энциклопедия, 2011. — Т. 18. — С. 40. — 768 с. — 60 000 экз. — ISBN 978-5-85270-351-4
При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Лопухины

Лопухины - русский княжеский и дворянский род, происходящий, по преданию, от касожского князя Редеди , потомок которого, Василий Варфоломеевич Глебов, прозванный Лопуха, был родоначальником Лопухиных.
Никита Васильевич Лопухин был воеводою в Боровске, сын его Авраам (умер в 1685 г.) - думным дьяком, потом думным дворянином. Илларион Димитриевич Лопухин (умер в 1671 г.) был потом думным дьяком и одним из царских полномочных в Батурине для присоединения Украины, позже - думным дворянином и вторым судьею казанского дворца. Из сыновей Авраама Никитича четверо были боярами; один из них, Федор, прозванный Ларионом (умер в 1713 г.), был отцом Евдокии Федоровны, первой супруги Петра Великого. Степан Васильевич Лопухин, двоюродный брат царицы Евдокии, воспитывался в Лондоне и был губернатором в Астрахани (1742); Василий Абрамович, племянник царицы Евдокии Федоровны, участвовал в войнах с Турцией, Швецией и Пруссией; в 1757 г. смертельно ранен в сражении при Гросс-Егернсдорфе. Владимир Иванович (1705 - 1797), служил во флоте и в армии, участвовал в войнах с Польшей и Турцией. Петр Васильевич (1744 - 1827), бывший при Екатерине II генерал-губернатором ярославским и вологодским, при Павле I генерал-прокурором, при Александре I - министром юстиции (1803 - 1810), председателем государственного совета и комитета министров, в 1799 г. возведен был в княжеское достоинство с титулом светлости. Дочь его, Анна Петровна (1777 - 1805), камер-фрейлина и кавалерственная дама, способствовавшая возвышению отца, пользовалась расположением Павла I. Сын его, Павел Петрович Лопухин (1788 - 1873), принимал участие в кампании 1812 г. Со смертью его род князей Лопухиных пресекся; фамилия их и титул, с 1873 г., перешли в род Демидовых.

Казнь Натальи Лопухиной (Кнут и урезание языка)

Автор: torturesru от 10-12-2011, 20:20
8512345
Автор: Виктория Громакова
Произведение: Гроза
Часть II Ненастье

..... Услышав знакомое лязганье и скрип, Наталья постаралась отмахнуться от него. Но на этот раз вместо еды караульный принес чистую одежду. – Переодевайся, – приказал он и вышел.
«Вот и все», - эта догадка в первый момент даже обрадовала – хищные когти скоро выпустят их. Но потом стало страшно. Жутко страшно. Страшно до дрожи. Она вскочила, смерила тюремный прямоугольник быстрыми шагами. Кинулась переодеваться. Движения стали размашистыми, неловкими. Судорожно смотала в узел волосы, спрятала под чепец.
Какие мучительные минуты. Она тщетно пыталась совладать с чувствами, успокоиться. «Почему за мной не идут? Скорее бы. Хоть бы увидеть Сашу, спросить…». Но майор не появлялся.

* * *

Эшафот воздвигли на берегу канала у здания двенадцати коллегий. Обтянули черным сукном деревянные борта, расстелили красный ковер – экзекуция знатных особ должна проводиться с лоском. Театр!
Народ спешил увидеть представление. С раннего утра на площади не протолкнуться. Находчивые смельчаки облюбовали отличные места на крышах ближних домов.
Вот уже и хозяева эшафота на месте, разложили кнуты и щипцы. Публика в нетерпении возбужденно шумит. Интересно, …и страшно, …и холодно. Но влечет как магнитом.
Их вывели из крепости ярким утром. Свет больно ударил по привыкшим к темноте глазам. Большое косматое облако, сжалившись, закрыло солнце рукавом. Иван качнулся к родителям.
- Матушка, - тихо и сипло прозвучал его голос.
- А-ну, цыц! – грозно осек его охранник. – Не сметь разговаривать!
Наташа ободряюще моргнула сыну обоими глазами – Все будет хорошо. – Попыталась улыбнуться. Улыбка получилась жалкая, неуверенная, и Лопухина поспешила отвернуться от сына. Шипами вопросы: «Что нас ждет? Что будет с детьми?», много других «что?». Она встретилась глазами с мужем. Теперь уже он, как мог, старался взглядом успокоить ее. И с Бестужевой – «Аннушка, прости меня…», - слезы навернулись на глаза. Аня улыбнулась ласково, сочувственно изогнув брови. – «Не на тебе вина…».
Ввели на лодки. Охрана расселась на скамьи вдоль бортов, осужденных оставили стоять. Длинным шестом оттолкнули лодку от берега, гребцы налегли на весла. Легкая рябь на воде, тихие всплески, свежий, прохладный утренний воздух. И этот ветер, задевая тонкие вуальки памяти, хранящей восторги детства и юности, стремится наполнить легкие, ворваться в душу и овеять ее прозрачным, желтовато-зеленым и зеленовато-голубым. И в другой раз вздохнулось бы полной грудью, упоенно, слегка пьянея, забилось бы сердце… Но нынче не так: чистый и легкий поток ударяется о мышечный спазм и плотный заслон тревоги и выплескивается назад. И от того еще горестнее: не для них нынче эта природная благодать. Предательски щиплет в носу. «Не паниковать, только не поддаваться этому. Им не удалось заставить нас оговорить себя, повиниться в тяжких…», - рука непроизвольно потянулась к занывшему плечу, - «не могут же за одни только пересуды…, надежды… Но, после того, что уже было…», - сжимаются зубы, - «нужно готовиться к худшему… Елизавета дала обет…. Значит худшее – кнут…», - в который раз Наталья выстраивала одну и ту же логическую цепочку, и в который раз - «За что?! Нет!» - Ныло и сжималось внутри. «Если и можно наши разговоры назвать преступлением, то оно ничтожно. Приговор не должен быть столь жестоким… Приговор! – За что? Немыслимо… . Глупо… . Как страшный сон, но слишком долгий, невозможный… Больно! Во сне не бывает так больно… Давно бы проснулась… Нет, все наяву – Почему, Господи? Пощади», - глаза к верху, - держаться. «Почему не объявили заранее. Ведь легче, если б заранее знать… На это-то мы имеем право! А может – помилование?» - Воздушная, легкая мысль! – «И хотят напоследок подержать в страхе!». Но не к добру пристально осматривают их гвардейцы и отводят взгляд, едва кто попытается его перехватить. «Нет, нет, нельзя обнадеживать себя, вдруг не так, тогда слишком ужасно… Настроиться, настроиться на худшее… Что может быть в худшем случае? – Кнут… Но его не пускали в ход даже для Остермана, Миниха, Рейнгольда… Рейнгольд, ты представить себе не можешь…», - зажмурила глаза, самой себе отрицательно мотнув головой. «Так, что же все-таки?» - В пору выть по-собачьи. – «Ладно, что бы ни было! Переживем! Даже, если кнут», - стиснула кулаки, что есть силы, - « С матушкой…, с матушкой такое было… Говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает», - Лопухина мысленно иронически рассмеялась. - «Только не в России! В России бывает все! Матушку обвинили во взяткоимстве, на самом же деле – не препятствовала любви дяди Виллима (Бедный дядюшка!) и императрицы Екатерины. Как будто, можно остановить любовь! Екатерина тогда уже на следующий год вернула матушку из ссылки. Кто бы мог подумать, что ее дочь… Взъелась на меня с самого детства, и вот отводит душу, куражится! Господи, ведь ты видишь, все видишь!»
Рыдания ее души прервались от толчка. Лодка причалила к берегу. Лопухина в страхе оглянулась. Совсем рядом, слева и чуть кзади возвышается черное, зловещее… Внезапно ослабели и подогнулись колени, и ком к горлу.
- Выходи по одному, как называю, - грозно крикнул начальник конвоя, - Лопухина Наталья…
Вылезая, она зацепилась за борт, качнулась. Степан дернулся к ней, но конвойный остановил его ударом приклада, другой схватил Наталью за руку, помог устоять на ногах.
- Анна Бестужева…, - ее подхватили под локоть заблаговременно, обошлось без спотыканий.
- Лопухин Степан (выглядел спокойным, посторонняя помощь не потребовалась)…, Лопухин Иван (встал, как вкопанный, обхватив себя руками, конвойные нетерпеливо вывели под локти), Путятин Иван…, Мошков Иван…
Построив, бледную, жалкую вереницу людей подвели к ступеням «театра» . Взгляды зрителей жадно впивались в их лица, фигуры, одежду… Каждый боролся с желанием закрыть голову руками, рубахой, спрятать под мышку…
К барьеру эшафота подошел секретарь Сената Замятнин, натужно, громко начал объявлять приговор, подписанный Елизаветой:
«Мы уповали, что показанное милосердие (в деле свергнутых министров) с наичувствительнейшим удовольствием будет принято не только осужденными, но и их фамилиями…
Степан Лопухин с женою Натальей и ее сыном…, забыв страх Божий и не боясь страшного суда его, несмотря ни на какие опасности, не обращая внимания, что по первому делу они находились в подозрении и содержались под арестом, презря милости оказанные им, решились лишить нас престола…
Лопухины же Степан, и Наталья, и Иван по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-гофмаршалом Левенвольде, составили против нас замысел, да с ними графиня Анна Бестужева, по доброхотству к принцам и по злобе за брата своего Михайлу Головкина, что он в ссылку сослан, забыв его злодейские дела и наши к ней многие по достоинству милости. И все они в течение нескольких месяцев часто съезжались в доме графини Бестужевой, Степана Лопухина и маркиза де Ботта, советуясь о своем замысле.
Жена его Наталья и Анна Бестужева были начальницами всего злого дела и привлекли: князя Ивана Путятина, по делу принцессы бывшего не только в подозрении, но и в розыске; Софью Лилиенфельд, …
Наталья Лопухина, будучи статс-дамой, самовольно ко двору не являлась и, хотя о том неоднократно говорено ее родным, но она не слушалась. …»
Осужденные слушали и не верили тому, что слышат. Так просто, так складно, будто они и в самом деле злодеи, коварные заговорщики. Наталья услышала: «… колесовать…», - и, как будто, никак не могла вспомнить значение этого слова. Но и не забыла полностью, оно стояло где-то рядом, тяжелое, но не могло быть употреблено применительно к ней. «… от того их всемилостивейше…», - да, так и должно было быть. Помилование – это понятно. Но: «… кнутом, урезать языки…» - и это помилование? Это ошибка.
Секретарь закончил читать. Конвоир подтолкнул Лопухину в плечо. Она шагнула на ступень эшафота, где, заложив руки за спину, поджидали свою жертву заплечные мастера. В полусне упал и разбился стеклянный пузырь со льдом, брызнули невидимые осколки. Она шла, не сопротивляясь, оглядываясь по сторонам растерянным взглядом. Нужно было быстро понять что-то и что-то сделать. Но никак не удавалось схватиться за ниточку… Как бывает во сне: нужно быстро решить задачу, и время уже на исходе, а ты все возишься, ошибаешься…
Один из палачей приблизился к осужденной и сорвал мантилью с ее плеч.
Длинный сутуловатый парень из первого ряда, дожевывая пирожок, крикнул:
- Ну-тка, поглядим, что то за статс-дама!
С разных сторон послышалось еще несколько смешков и подобных выкриков.
- Лопухина! А не врали – хороша чертовка! – Громко и смачно произнес чей-то насмешливый голос.
Наталья Федоровна резко обернулась к толпе: унижение, боль, безвозвратность…. Публично! Она прижала руки к груди, отступая от палача и бледнея, хрипло прошептала, - не надо. Не смейте …, нет!
Не обращая внимания на мольбы своей жертвы, кат рванул ткань сорочки. Лопухина заплакала и попыталась оттолкнуть от себя его руки. Увидев заминку, подошел второй. Но приговоренная к экзекуции, не желая признавать неотвратимое, отчаянно забилась в их руках: плакала, отбивалась, изловчившись, вцепилась зубами в кисть одного из мучителей. Тот чертыхнулся, высвобождая руку, процедил:
- Ну, ты меня запомнишь, красавка, - и, ухватив за волосы, резко развернул ее лицом к своему помощнику, который взял бывшую статс-даму за обе руки и, круто повернувшись, вскинул к себе на плечи, как мешок.
- Ты гляди, какая прыткая, - хохотнул любитель пирожков.
- И не жалко тебе ее, - тихо сказала, стоящая позади него, женщина.
- А что, - ответила ей, бойкая бабенка с бегающими мелкими глазками, - пущай и она попробует, как кнутом приласкают. Не все ж им только пряники.
- Уймись, бесстыжая, - смерил ее тяжелым взглядом здоровенный бородатый мужик, - ну как, если б ты была на их месте, весело б тебе было?
- И то верно. За что их так, баб-то? Не ровен час, до смерти запорют…, – пронесся в воздухе сердобольный шепоток.
Остроглазая торговка, подбоченясь, собралась было ответить им всем, как полагается, но в этот момент душераздирающий вопль повис над площадью, и все другие голоса стихли.

Все внимание толпы снова обратилось к Наталье Лопухиной. Кнут, падая тяжело и хлестко, впивался в тело, а, отпуская жертву, издавал неизменный сипяще-чавкающий всхлип. Глубокой бороздой оставалась его кровавая роспись на выгнутой в тщетном усилии спине. Дыхание останавливалось от каждого удара, чтобы прорваться с сукровичной пеной истошным протяжным криком до следующего счета – следующего камня на весах монаршей фемиды. Хрипели в надрыве голосовые связки. Слезы застилали черные, в одни зрачки, глаза. Перед глазами русые волосы и толстая шея палача-подмастерья. На них грязь и розовая слюна Натальи. От пронзающей насквозь боли рывком вскинула голову кверху – глубокое синее небо и безмятежно белые облака – удачное дополнение к картине несправедливости и невозможности. Разорванное сознание не породило ни единого слова, которое могло быть адресовано этой бездонной выси. Нечленораздельной первозданной мольбой ушло туда сообщение о необоснованно жестокой и бессмысленной расправе.
Мыслей не было. Не думала, не ждала. Рвалась, рвалась и рвалась. Бесполезность борьбы бесформенными лохмотьями вскидывалась в оглушенном разуме, но существо повиновалось животному исступлению инстинкта. Казалось, не будет конца, или это конец….
Потом почувствовала, как опускается вниз на деревянный настил помоста. Палач сдавливает горло. Еще не окончена экзекуция. Вспомнила, что еще предстоит… Сжать зубы, противиться. Жить…, воздуха… Клубится серый, мерцающий туман. Закашлялась. Груботканая ловушка захватила и потянула наружу все от самых ключиц. Полоснула остро-едкая боль и разлилась расплавленным свинцом. Последний крик захлебнулся кровью, и навалилась липкая, тяжелая темнота.

Лопухина потеряла сознание и уже не слышала, как палач, крикнув: «Кому язык, дешево продам», - бросил к ногам собравшего люда еще горячую часть ее плоти. Она не могла видеть, как отскочил в сторону тощий паренек, по виду – студент, его меловобледное лицо и дрожащие руки. Говорливая баба с маленькими злыми глазами застыла, как каменное изваяние. На рукаве бородача повисла его маленькая, полненькая жена. Гвардейцы стыдливо натянули ей на голову чистую тонкого хлопка сорочку, продели в рукава безжизненные руки, затолкали в рот свернутую жгутом тряпку, края завязали на затылке, уложили на телегу животом вниз. Все с трудом переводили дыхание. А на театр уже поднималась следующая жертва – Анна Бестужева.
Люди почувствовали, как сжимается нутро, в ожидании повторения, только что увиденного, представления, с жалостью смотрели на осужденную: хрупкая, русоволосая, словно прозрачная – выдержит ли?

Анна Гавриловна казалась спокойно-усталой. На душе же тоска. «Оттолкнуть охранника, спрыгнуть со ступеней и бежать, бежать отсюда без оглядки!» – Мелькнула в голове детская, отчаянно ищущая спасения мысль. Но Анна Бестужева, дочь вице-канцлера Головкина, вдова любимца Петра I Павла Ягужинского, жена обер-гофмаршала Михаила Бестужева, была не девочкой, а взрослой, рассудительной женщиной, к тому же, настолько выдержанной, насколько и сама никогда от себя не ожидала. Поднявшись на залитый кровью эшафот к палачу, она открыто, с обреченным спокойствием посмотрела ему в глаза. Он был зол, от него шел отчетливый запах пота и алкоголя. Но, встретившись взглядом с большими, карими глазами жертвы, в которых не было ни ненависти, ни мольбы, ни даже явного страха, а только вопрос: «Кто ты? – Ведь человек, не зверь? Я не должна бояться тебя?», вдруг смутился, отвернулся в сторону и снова искоса, исподлобья, с непривычным чувством неуверенности посмотрел на Бестужеву. Она сняла с себя золотой, сверкающий бриллиантами крест, протянула его палачу. «Это Вам», - ее голос был ровным и грустным, со вздохом: таким, которым говорят, передавая нечто ценное тому, кому доверяют. Рука ее не дрожала, дрогнула рука опытного заплечного мастера. Загнанные в отдаленные ниши души его, казавшиеся давно забытыми чувства стеснили грудь. «Закончить все побыстрее, прийти домой и залить вином, прогнать от себя все то, с чем невозможно жить…». За все время экзекуции он больше не посмел взглянуть в эти глаза. Но кнут ложился на ее спину мягко, едва рассекая кожу. Захватывая в щипцы краешек ее языка, палач мысленно молил: «Только не дергайся и не кричи. Ради Бога, не кричи!». Анна Гавриловна не кричала.
В дальнейшем в тот день работа заплечного мастера как-то не пошла. Ни при наказании сдержанного, терпеливого Степана Васильевича, ни его в голос рыдающего сына, ни других приговоренных к экзекуции, палач не проявлял обычного усердия.
Экзекуция близилась к завершению. На эшафоте получал свою долю кнутов Александр Зыбин. Среди толпящегося люда шустро проталкивался торговец пирожками.
- Пирожочки, пирожочки, с пылу, с жару, - звонко выкрикивал он, - с мяском, с картошечкой, с капусткой, с грибочками. Кто желает? Пирожочки…. – Был он веселый и расторопный. Чистый фартук и белые нарукавники внушали доверие.
- А-ну, иди сюда, - позвал его из открытой кареты хорошо одетый вельможа. – Почем пирожки?
- По гривеннику любой, ваше благородие, - поклонился ему лоточник.
Вельможа купил пару пирожков, один протянул своему молодому спутнику, похоже, сыну. Юноша откусил пирожок и скривился, пережевывая тесто с обжаренным луком.
- Пирожки с мясом, - хмыкнул он. – Да, в них мяса столько же, сколько правды в этом «лопухинском деле»!
- А ты помалкивай! – грубо одернул его отец. – А то, не ровен час, - он ткнул белым пальцем, - сам угодишь в такой вот пирожок.

* * *

Когда к Наталье вернулось сознание и способность, сквозь застилавшую глаза пелену, различать окружающее, она обнаружила, что лежит на телеге, которая, со скрипом раскачиваясь, медленно куда-то движется. Чья-то рука с нежностью провела по ее волосам. Какое странное и неожиданное ощущение. «Может все-таки – все сон? Или я уже умерла, и это ангел пришел за мной и погладил своим крылом? Но мог ли Господь принять меня после всего, что из-за глупости моей произошло?». Она повернула голову – это был муж. Лицо бледно-серое, черные круги под ласковыми карими глазами, седые влажные волосы прилипли ко лбу и вискам. Она хотела спросить у него, куда их везут, что с сыном, еще что-то, но не смогла: оскальзываясь, с трудом удержалась на краю обрыва, с которого, грохоча, срывались тяжелые камни, норовя увлечь ее вниз, туда, где, как зыбучий песок, распростер свои мягкие, удушливые объятия обморок. Сжав зубы, с помощью Степана она села, прижалась лбом к его плечу. «Вот на что они обрекли нас: неужели, я больше никогда не смогу ничего спросить, больше никогда не смогу ничего сказать. Никогда – какое страшное слово», - она судорожно сглотнула – нет, плакать она не станет. Раздражала насквозь промокшая, бесполезная повязка. Наташа со стоном вытащила ее изо рта, стянула через голову, отбросила, стараясь не смотреть.

Аров

Кстати, год спустя после ареста Ивашкина, в июле 1743 г. был раскрыт еще один заговор в пользу Иоанна Антоновича. Возглавил его подполковник Иван Степанович Лопухин, который был приговорен к смертной казни, но затем разжалован и сослан матросом на Камчатку. Лопухин говорил: «Государыня ездит в Царское село и напивается, любит английское пиво. ей наследницею и быть было нельзя, потому что она незаконнорожденная» [15, с. 233].
8 человек по делу Лопухина были приговорены к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь.

Научная библиотека КиберЛенинка: http://cyberleninka.ru/article/n/lisha-chinov-soslat-v-kamchatku#ixzz30DiwB5Be

ДЕЛО ЛОПУХИНА
Автор статьи: Олег Мосин, Светлана Мосина
Первоисточник: Генеалогическая база знаний: персоны, фамилии, хроника

Дворянский род Лопухиных занимал важное место в социальной иерархии тогдашнего общества. Но нельзя сказать, что Лопухиным везло в жизни. Замешанные в придворные перевороты, авантюры и интриги Лопухины все чаще испытывали удары судьбы. Над родом Лопухиных висел злой рок, который зловещей мистической тенью окутал всю их историю. В связи с этим особенно интересно скандально известное дело о служебных злоупотреблениях Калужского губернатора Дмитрия Ардалионовича Лопухина, всплывшее в результате проверки губернии сенатором Г. Р. Державиным и вошедшее в основу знаменитого Гоголевского ревизора.

Древний род Лопухиных насчитывает 1000-летнюю историю. Его основатель — Касожский князь Редеди – владетель Тмутаракани, погиб в 1022 году в единоборстве с князем Мстиславом, сыном великого князя Владимира. Фамилия Лопухиных пошла от Василия Варфоломеевича Лопуха Лаптева, жившего в конце XIV века. К роду Лопухиных принадлежала и царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра I.
Многие Лопухины связаны с Калужским краем, имели здесь свои владения. Так, племянник царицы генерал-аншеф Василий Авраамович Лопухин, герой Семилетней войны, имел родовое имение в селе Щелканово Калужской губернии. Здесь на его средства был даже построен храм Рождества Христова, сохранившийся до наших дней.
Современницей и дальней родственницей Дмитрия Ардалионовича была и светлейшая княжна Анна Петровна Лопухина, в замужестве княгиня Гагарина. Статс-дама императорского двора, имевшая большое влияние на Павла I, питавшего к ней сердечную привязанность.
Отец Дмитрия Ардалионовича, Ардалион Гаврилович был крупным калужским помещиком, владельцем имений в Мещовском и Жиздринском уездах. Мать — Надежда Федоровна, урожденная княжна Волконская – из старинного рода Рюриковичей. Сам Дмитрий Ардалионович был женат на Марии Александровне, урожденной графине Шереметьевой. По некоторым сведениям, в приданное за женой Лопухин получил богатое имение Жиздра.
Калужским губернатором Лопухин был назначен 23 декабря 1799 года. В годы его правления продолжалась работа по перепланировке и реконструкции старой Калуги по утвержденному Екатериной П плану города, шло строительство корпусов Гостиного двора, Троицкого собора, обновлялись постройки древнего Лаврентьевского монастыря. Однако более всего Дмитрий Ардалионович “прославился” не своей деятельностью на посту губернатора, а так называемым “делом Лопухина” — расследованием его служебных злоупотреблений, проведенным Особой комиссией во главе с Г. Р. Державиным, посетившим наш город в 1802 году.
Злоупотребления со стороны крупных чиновников встречались и раньше, но такого противоправия со стороны губернатора калужане еще не видали. "Шалости"Лопухина были широко известны в губернии. Так, Лопухин ложно обвинил И. Н. Гончарова, брата А. Н. Гончарова, владельца Полотняного Завода, в том, что в его доме происходит незаконная карточная игра, и на этом основании, грозя ему ссылкой в Сибирь, заставил Ивана Николаевича уничтожить вексель на 20000 рублей, которые Лопухин был должен Гончарову. Сверх того, еще 3000 рублей он взял у него "взаймы".
По приказанию помещика Хитрово был убит его брат, но убийца смог откупиться, дав губернатору взятку кредитными билетами на 75 тысяч рублей. А у помещицы Хвостовой Лопухин отнял ее имение в пользу городничего Батурина. Совершил губернатор и много других должностных преступлений.
Была известна калужанам и склонность Дмитрия Ардалионовича к пьянству с весьма своеобразными развлечениями во время кутежей. Поздними вечерами после пирушек губернатор гулял по Калуге в сопровождении своей свиты и пугал калужан, бросая им камни в окна. Однажды подобным образом он разбил стекла в доме известного заводчика Демидова, владельца дугнинского и людиновского чугуноплавильных заводов. Оскорбленный Демидов подал жалобу императору через близкого ко двору В. Н. Каразина, жившего тогда в Москве.
Это была одна из первых жалоб на губернатора, "от чего все и дело началось", но далеко не последняя. В обе столицы тотчас посыпались многочисленные анонимки на бесчинства и притеснения со стороны губернатора. К тому же всеобщее возмущение калужан вызвал тот факт, что с горожан брали "излишние поборы на содержание полиции и отягощали их отводом квартир по произволу для таких лиц, которым, по закону, не следовало". Все это массовое негодование противоправными действиями губернатора вылилось в челобитную царю городского Головы Ивана Ивановича Борисова.
Александр I поручил расследовать деятельность Лопухина своему другу сенатору Г. Р. Державину, известному своей принципиальностью и неподкупностью. 25 декабря 1801 года Гаврил Романович получил особое распоряжение императора: "По секрету. Господину действительному тайному советнику Державину. Вы отправляетесь под видом отпуска вашего в Калужскую губернию; но в самом деле поручаются вам от меня изветы, частью от безымянного известителя, а частью от таких людей, которые открытыми быть не желают; вы усмотрите из них весьма важные злоупотребления, чинимые той губернии губернатором Лопухиным и его соучастниками...".
Дотошный Державин с восторгом принял эту миссию, воодушевленный доверием императора. В его гениальной голове созрел свой великолепный план расследования этого дела. Чтобы не дать Лопухину возможность замести следы своих преступлений, Державин отправился 5 января 1802 года в Калугу из Петербурга как частное лицо. Заехав в Москву, Гавриил Романович получил от В. Н. Каразина "нарочито важные бумаги", касающиеся дела Лопухина. 17 января ревизор Державин прибыл в Калугу инкогнито и остановился в доме калужского городского головы Ивана Ивановича Борисова, "человека честногo и великую доверенность в городе имеющего".
Занимаясь порученным делом, Г. Р. Державин попутно знакомился с городом, дважды посетил Главное народное училище, богоугодные заведения и больницу, ходил в Покровскую церковь. И только подкрепив фактами жалобы горожан, он явился в губернское правление с объявлением своей миссии губернатору. Нечего говорить как был ошеломлен калужский губернатор и его чиновники этим извещением. Донесение Державина императору о результатах ревизии было строгим и нелицеприятным. 15 февраля специальный курьер доставил Державину собственноручный императорский указ об отстранении губернатора Лопухина от должности и передачи полномочий вице-губернатору: "Гаврила Романович! Обьявите губернатору Лопухину, чтобы он сдал должность свою впредь до указу вице-губернатору".
Одновременно Державин получил рескрипт, в котором император сообщал о поступившем доносе губернатора, обвинявшем Державина в применении пыток в ходе следствия и в гибели на допросе у него И.Н. Гончарова. 26 февраля Державин отбыл из Калуги.
26 февраля Державин отбыл из Калуги. По прибытии в Петербург он настоял на создании особого комитета для рассмотрения итогов ревизии и жалобы на него губернатора Лопухина. По приказанию императора в комитет вошли графы А. Р. Воронцов, В. А. Зубов, Н. П. Румянцев и сам Державин, "для объяснения в случае каких неясностей". После четырехмесячного рассмотрения дела комитет полностью оправдал Державина, признав все доносы на него ложными, обвинения же против калужского губернатора Лопухина подтвердились. Всего важных "уголовных и притеснительных" дел было доказано 34, среди них покрытие смертоубийства, отнятие собственности, тиранство и взяточничество. А кроме них, множество мелких, "изъявляющих развращенные нравы, буйство и неблагопристойные поступки губернатора, как-то: что напивался пьяным и выбивал по улицам окна, ездил в губернском правлении на раздьяконе верхом, привел в публичное дворянское собрание в торжественный день зазорного поведения девку, и тому подобное, каковых pacпутных дел открылось 12, да беспорядков по течению дел около ста".
16 августа 1802 года Сенат по итогам ревизии издал два указа: "О непреступлении губернаторами пределов власти" и "О воспрещении гражданским палатам принимать и рассматривать частные жалобы". А всего Сенатское дело Лопухина за № 742 от 19 августа 1802 года насчитывало около 200 страниц. Разгневанный Александр издал указ, в котором говорилось: "Губернатора Лопухина, ныне же отреша от должности, приказать ему явиться в Сенате, где, взяв с него по вышеописанным и прочим, касающимся до него делам, надлежащие ответы, судить по законам".
Был отстранен от должности и губернский прокурор Чаплин, знавший о злоупотреблениях Лопухина. А его ближайшие приспешники - городничий Батурин и секретарь Гужев и вовсе были отданы под суд.
Расследовалась деятельность и других приспешников губернатора. Однако с помощью своих многочисленных друзей и родственников Лопухин смог избежать правосудия. Надо сказать, что длилось оно семнадцать долгих лет. Окончательное же решение по делу Лопухина было вынесено Сенатом лишь 28 января 1819 года. Оно гласило: "...по исследованию каждого из дел, до бывшего калужского губернатора Лопухина касающихся, ни в одном из них не усматривается умышленных злоупотреблений власти, ему вверенной, и не находится доказательств на заключающиеся в изветах на него поданных преступления, то, освободив его от суда, во всех сих обвинениях посчитать оправданным " и только "...не определять его Лопухина к должностям". Вот такая до боли знакомая нам всем история, вошедшая в основу Гоголевского ревизора….
Дальнейшая судьба Дмитрия Ардалионовича нам неизвестна. Однако в столичном архиве за май 1803 года сохранилась любопытная запись московского reнерал-губернатора графа Ростопчина, в которой сказано: "Калужской истории конца до сих пор нет. Лопухин, бывший губернатор, живет очень весело в Петербурге"...

Олег МОСИН,
Светлана МОСИНА

Литературные источники: О вступлении губернатора Д.А. Лопухина в управление Калужской губернией // AKO, ф. 54, оп.1, д. 33; Державин Г. Р. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. — Изд. 2-е, акад. — СП6, 1876. — Т.б.; Четыркин И. О последствиях ревизии в Калуге в 1802 г. Г. Р. Державина // Известия КУАК. — 1895; Коротков И. Крах губернатора Лопухина // Знамя. — 1989. — 22 авг.; Морозова Г. М. Прогулки по старой Калуге. — Калуга, 1993; Краевский Б. П. Лопухины в истории Отечества: К 1000-летию рода. — М.: Центрполиграф, 2001.