Эта камчатская фамилия единственная в своем роде -- они нигде, кроме Соболево (Воровского, Мономахово), не повторялась.

Фамилия была получена от ботового подмастерья Ивана Спешнева, точнее в честь одного из "правителей" Камчатки и усмирителей Харчинского бунта Ивана Спешнева, потому что во время массового крещения его самого уже не было на Камчатке -- он был выслан по так называемому "Слову и Делу" -- то есть по государственному преступлению (донос, к счастью, оказался ложным, а доносчиком был матрос..., фамилия которого тоже осталась на Камчатке -- смотрите тему "Забытая экспедиция).

А разгово о представителях рода Спешневых мы бы хотели начать с известного соболевского краеведа Елизаветы Федоровны Спешневой - Радьковой.

На представленной ниже фотографии она, как всегда, со своими любимыми школьниками, со своими соболевчанами...

Attached files

В 1982 году Георгий Германович Поротов, известный камчатский писатель, Владимир Иванович Семенов, турист, член Географического общества СССР, я, корреспондент газеты "Камчатский комсомолец" приехали в Соболево искать могилу Максима Ивановича Сотникова -- руководителя обороны Западной Камчатки в период русско-японской войны 1904-1905 гг.

Нашим проводником была Елизавета Федоровна Радькова (в девичестве Спешнева). Могилу мы не нашли -- ее смыла Унушка, в устье которой в 1906 году погиб первый рыбинспектор Камчатки Максим Иванович Сотников и жители села Воровского.

Позже мне удалось отыскать в архиве этот документ:

"25 августа 1906 г. Военному губернатору
г.Петропавловск Приморской области

18 июля с.г. в 1 12 верстах от устья реки Воровской убиты японцами с хищнических рыболовных шхун, стоявших в реке Воровской, командированные… для наблюдения за рыбными промыслами подпоручик запаса Сотников и с ним петропавловский мещанин Македон Александрович Ворошилов; крестьянин Приморской области Южно-Уссурийского уезда Борисовской волости Никита Максимович Нечепурной и камчадалы селения Воровского: Александр Григорьевич Спешнев, Анкудин Михайлович Спешнев, Феофан Степанович Спешнев, Сергей Степанович Спешнев, Иван Васильевич Спешнев, Гавриил Степанович Спешнев, а также спасаясь от преследования японцев утонули в реке Воровской камчадалы Василий Петрович Спешнев и Гаврило Прокопьевич Спешнев. Ранены и спаслись камчадалы того же селения Каллист Иннокентьевич Трапезников и Степан Николаевич Спешнев. Оба находятся на излечении в Петропавловске.
… 16 июля с.г. Сотников прибыл к амбару Камчатского торгово-промышленного общества, расположенного на левом берегу р.Воровской, в расстоянии 1 12 версты от устья реки и в самой реке застал японские хищнические рыболовные шхуны, а именно: "Футами-мару", "Тендомин-мару", "Хоси-мару", четвертую, название которой следствием не установлено, и пятую "Хигаси-мару", стоявшую в море.
Шхуны, стоявшие в реке, ловили неводом рыбу.
Японцы расположились лагерем на другом берегу реки, на косе, примыкающей к морю, выстроили там для себя сараи, а также сложили соль, муку и засоленную японским способом рыбу, примерно около 16 000 штук, пойманную в р.Воровской.
В виду того, что лов рыбы производился японцами без разрешения и хишническим способом... Сотников, руководствуясь параграфом 30 Временных правил для производства морского рыбного промысла в территориальных водах Приамурского генерал-губернаторства, конфисковал у японцев с 16 по 18 июля с.г. два невода, шлюпочный парус, 150 кулей муки, 10 кулей рису и кроме того требовал представления 1000 руб. штрафу в пользу казны за незаконный лов рыбы. Это требование было предъявлено японцам гласно в присутствии Воровского сельского старосты Бориса Спешнева и германского подданного Владимира Стовас.
18 июля означенные деньги были переданы Сотникову с условием разрешения шхунам выйти из реки в море, но несмотря на это Сотников не только не дал разрешения на выход шхун (чувствуете, как следователь - коллежский ассесор Садовников - пытается оправдать японцев! - С.В.), но узнав, что на косе у японцев осталось еще 13 мешков рису (то есть поняв, что японцы его, мягко говоря, надувают и намереваются вернуться назад, как только Сотников отправится дальше. - С.В.), отправил за ними к японцам на двух батах Воровского селения старосту Бориса Спешнева с камчадалами Степаном, Александром, Анкудином, Гавриилом, Феофаном Спешневыми и Каллистом Трапезниковым, а сам с прочими остался у амбара. Было около 3-х часов пополудни. На том берегу, что находился Сотников, собрались человек 12 японцев, среди которых находился японский врач Саки, участвовавший в минувшую войну и бывший в плену во Владивостоке. Саки хорошо говорил по-русски. Подойдя к Сотникову и обращаясь к нему, Саки сказал: "Ну что же, Ваше Высокоблагородие, выпустите Вы наши шхуны?" и, получив ответ, что они может быть будут еще арестованы, Саки выхватил из бывшей у него в руках камышовой трости кинжал и насквозь проткнул им Сотникова…
Одновременно с этим по сигналу Саки на другом берегу реки и на косе, где были камчадалы, поехавшие за рисом, началось избиение камчадал… веслами были убиты находившиеся в батах люди за исключением сельского старосты Бориса Спешнева, отделавшегося ушибами, Каллиста Трапезникова и Степана Спешнева, притворившихся мертвыми. Недалеко от Сотникова были убиты Ворошилов и Нечепурной. Последний был убит кинжалом того же доктора Саки… Ворошилов выстрелами из винчестера убил двух японцев…"

Очерк "Хроника забытой войны" в книге "Встречь солнцу" С.И. Вахрина (1996 г.). http://www.npacific.ru/np/library/publikacii/solnce/07.htm

Пока Спешневы раздумывают об участии в этом форуме я хочу предложить вашему вниманию свой очерк еще комсомольской юности о Василии Януарьевиче Спешневе. Вот адрес доступа к книге "Потомки остроклювого бога (Камчадалы)" http://www.npacific.ru/np/library/publikacii/potomki/vrst.htm

ВЕРСТЫ

---

Василий Януарьевич Спешнев родился и вырос здесь, в Соболево. Столько лет уже прошло и словно во сне то — давнее, полузабытое. А ведь оно было...
Маленькое село — тогда еще Воровское — с домами-лачугами, где в окнах вместо стекол — рыбья кожа или высушенные медвежьи кишки. Частные лавочки и хозяйские богатые дома вдоль реки Воровской...
И размеренная веками жизнь: от промысла к промыслу, от лета к зиме. По старинке. Без каких бы там происшествий. Разве что приезд губернатора Мономахова? Тогда в честь этого даже в первый раз село переименовали. Событие!?
Нет, настоящие события начались позже. На его глазах. И он сам принял в них участие. Соболевский мальчишка Васька Спешнев.

Аристов
...Остов то чуть касался железным острием наста-первопутка, то вгрызался в него на спусках и стремительных поворотах, и веер белой крупы вырывался из-под нарт. Аристов приглядывался к работе каюра — впервые в жизни он мчался по заснеженной тундре на таком вот транспорте.
А собаки шли хорошо. Точно пружины сжимались и вытягивались на снегу их мускулистые тела, перехваченные на груди и животе ременной перевязью алыков. И потяг, точно струна,— казалось, вот-вот зазвенит.
На очередной Половинке-реке чаевали, отдыхали, и снова бежали по тундре нарты. Цеплялись верста за версту и сливались одна в другой, точно небо и земля в синей линии горизонта.
Однообразие, честно говоря, тяготило: и открытое искрящееся на солнце снежное пространство, незатейливо ровное, в редких островках ольховника, и маленькие деревушки — одна-две на сто верст пути — нищие и грязные.
И опять бежит дорога без колеи и без конца. Летят в лицо крупицы сбитого морозами снега. Позади остаются Утка, Кихчик, Немтик — разве что только названием и отличающиеся друг от друга...
И в который уже раз вспоминает Аристов все тот же случай в госбанке, когда управляющий выдал Мише его «миллиончик»: мешки серебряных советских рублей и полтинников. Хотел он было ухарски подкинуть на плечо один такой мешочек, да с земли только чуть-чуть приподнял и сдвинул в сторону немного. И сейчас в трех нартах — в каждой по двенадцати собак — везут они советские деньги для обмена у населения на доллары и иены — ведь с таким залежалым денежным «ассорти» не развернешь на полуострове советскую кооперацию: денежный курс один быть обязан — государственный.
Вот и трудятся собачки, хватают на ходу снег: который уже день в пути этот караван и не одни деньги на нартах — и пожитки, и припасы, и корм, ведь и запуржить может здесь так, что не одни сутки под снегом сидеть придется... И когда еще повернут они назад, домой?...
...В обратный путь они отправятся через год. Многое успеет сделать за это время Аристов. И не удивительно — наконец-то и здесь, на окраине земли, появилось будущее. Каждый год наполнился теперь особым смыслом. И потому в них умещались целые века. Писались новые биографии.
Года еще не прошло, как сам Михаил стал комсомольцем: день его вступления в Российский Коммунистический Союз Молодежи совпал и с днем рождения комсомола Камчатки — 8 июля 1923 года. Потому наравне с порученными ему финансовыми делами в Соболевской волости он очень много — в каждом селе — занимался с местной молодежью — создавал первые ячейки РКСМ.
Врезались эти дни в память соболевского мальчишки Василия Спешнева. Старшие ребята и девчата о чем-то перешептывались или, наоборот, собирались группками, громко возбужденно спорили. Стоило появиться невысокому худощавому Михаилу, как вдруг рядом собирались и старые, и малые. Аристов рассказывал о России, о Дальнем Востоке, где сам партизанил еще шестнадцатилетнем мальчонкой, о преобразованиях на Камчатке, кооперации...
И точно сказку какую обещал: будут на побережье Камчатки свои рыбоконсервные заводы, пароходы станут ходить регулярно, и не будет больше никаких проблем добраться до Гавани — как по старинке называли Петропавловск-Камчатский,— а там и самолеты появятся... Смеялись — кто насмешливо, дурашливо, а кто смущаясь за Михаила — во дает! В сказки мало кто верил.
Но в Мишу поверили. И потому даже в Осоавиахим записались. Мачту в центре села поставили, а на ее вершине — полуторааршинную модель самолета: записывайся каждый, кто хочет летать на таком. Острословы тотчас это событие — в частушку.

Самолет ты, самолет,
Голубая крышка.
Тебя делал Ванька Перин
И Аристов Мишка!

По вечерам Аристов собирал молодежь у себя, и они все вместе расписывали роли в маленьких пьесках, разучивали их, репетировали...
В жизнь входило все новое и новое. Создали комитет бедноты. Организовали общество Красного Креста... Можно было и еще кое-что создать, но нечем было платить взносы — у ребят какие-то копейки, да и те родительские.
Тогда кто-то предложил устроиться на работу к японцам: сторожить законсервированные на зиму заводы, засольные базы, рыбалки японских арендаторов.
С этим делом получилось. Аванс — 12 тысяч йен — от фирмы «Ничиро Гио Гио Кабусики Кайша» был первым коллективным заработком молодежи. «...Эх, знали бы япошки, на что пойдут их денежки!». Этот первый опыт соболевчан, получив письмо Аристова, высоко оценит председатель Камчатского облисполкома И. Е. Ларин — как первый практический шаг к коллективизации.
Заводилами же во всех этих делах были друзья Михаила — те же соболевские Спешневы и Трапезниковы, но чуть постарше, чем Василий.

Первый взнос
Василию Спешневу было двенадцать лет, когда соболевская молодежь получила свой первый коллективный заработок. Это был первый, еще робкий, шаг к коллективизации. Следующими шагами было создание Товарищества по совместной обработке земли и рыболовецких артелей.
Спешневу исполнилось восемнадцать, когда в 1930 году на западном побережье полуострова был создан соболевчанами первый рыболовецкий колхоз, который потому так и назвали — «Пионер Запада».
Так уж получилось, что пора коллективизации совпала у Василия Январьевича (так «перекроили» трудное Януарьевич в колхозе) с периодом собственной гражданской зрелости. Правда, внешне последнее выразилось только в обращении: стали звать по имени-отчеству. Но для Соболево это было не в диковинку: когда в селе одна половина жителей Трапезниковы, а другие — Спешневы, то поневоле, чтобы не запутаться, будешь отчество использовать даже и не с восемнадцати лет. Женщин, так тех вообще только по мужьям отличали — Мария-Петручиха или Харлучиха, или вот Ульяна-Январиха...
Настоящая зрелость пришла здесь, в колхозе, где он работал со дня основания. Пришла с опытом. Рыбацким опытом.
Никогда камчадалы не выходили на промысел в море. Рыбу ловили в реке или лимане. Морского зверя били на берегу. На пропитание хватало — и ладно. А в море — к чему давно привыкли и с чем уже смирились — хозяевами были японцы. С первого дня начала путины и до самого ее конца японские пароходы и шхуны сменяли друг друга, уходя с грузом в Японию, а на берегу, у времянок-бараков и шалашей, там, где прямо в накат волны прибоя уходил крепкий канат с наплавами и кухтылями — морской невод, — штабелями чуть ли не в двухэтажный дом высотой громоздилась продукция: лосось сухого — японского — посола, главным образом, горбуша, которая валила в невода, поставленные через каждые полтора-два километра западнокамчатского, в том числе и соболевского, морского берега.
С образованием колхоза рыбаки начали присматриваться к японскому промыслу. Спорили между собой.
И было о чем: на вертком «тополовном» бате в море не выйдешь, чтобы поставить там невод. Значит, нужны более устойчивые суденышки. Потом — где рук рабочих столько набрать, чтобы засолить всю эту прорву? Вон, гляди: чуть ли не в каждой ячее рыбина, а сколько ее в садке? Соль, опять же, завезут или нет из Гавани? Подойдет ли потом пароход, чтобы забрать всю эту соленую рыбу? А если больше засолим — что с ней?
Все было новым в этом деле, непривычном, но интересном — ведь только-только пробовали свои силы. И пробовал их вместе со всеми Василий Януарьевич.
В море вышли сначала на маленьких шлюпках. Ничего — получилось. Когда невод проверили — рыбы было не меньше, чем у японцев. Даже показалось, что больше. И ясно стало — сможем и мы ловить не хуже. Нашлись и рабочие руки — на засолку выходили всем селом. А вскоре в устье реки Воровской построили государственный рыбоконсервный завод, так что колхоз мог теперь специализироваться только на промысле, а освободившиеся руки засольщиков и засольщиц использовать на другом, не менее важном участке — овощеводстве и животноводстве. Построили молочнотоварную ферму, стали выращивать и продавать рыбокомбинату имени С.М.Кирова картофель и капусту. И пошли дела в гору у их первенца-пионера.
Василий Януарьевич трудился на морском ставном неводе — там, где решались все направления в жизни их колхоза, от оплаты трудодней до создания крепкой материально-технической базы.
Рос колхоз. На рыбалках, где во время первых колхозных опытов с японским ставным неводом стояли шалаши, теперь выросли теплые бараки со столовыми. Ставных неводов в колхозе было уже три. Появились крепкие морские шлюпки, кунгасы...
В 1934 году Василий Спешнев закончил в Усть-Большерецке курсы бригадиров морских неводов и в следующем году открыл первую свою самостоятельную путину...
А «Пионер Запада» был первым теперь уже не только по своему рождению. По трудовым достижениям он стал тоже первым — первым колхозом-миллионером.

По путевке комсомола
В 1934 году во время учебы в Усть-Большерецке на курсах бригадиров морских неводов Василия пригласили в райком комсомола (в то время Соболево входило в один большой район с центром в Усть-Большерецке). Здесь ему сообщили, что он командирован соболевской организацией в Петропавловск на комсомольскую стройку — строительство первого на полуострове аэродрома. Сюда же были направлены, кроме него, на все лето еще четыреста комсомольцев со всех районов Хабаровского края, в состав которого входила в те годы Камчатская область.
Приказ есть приказ и по окончании курсов Спешнев выехал в город. Дорога предстояла длинная — более двухсот верст нужно было трястись в телеге.
...Солнце припекало уже вовсю. И чем дальше отъезжали от побережья, тем крепче. Менялась и сама местность. Все чаще и чаще стали встречаться березы — каменные, застывшие в причудливых позах — точно исполняли они корякский танец и так и застыли, — задумчивые белоствольные красавицы. Как на дрожжах лезли из земли шеламайник, сладкая трава, морковник. Цвела рябина. Воздух был наполнен таким густым ароматом, что кружилась голова — это не пегие кочки Усть-Большерецка. А дорога все петляла по лесу, поднималась к хребтовым перевалам. И чем ближе подъезжали к Елизово — а оттуда рукой подать до Петропавловска, — тем веселее, без понуканий шла их лошадка, чувствуя под копытом все более и более крепкую, набитую тропу, а за Елизово и вообще благодать — там настоящая дорога, надежная, с крепкими мостами...
Три месяца прожил Василий Януарьевич в Халактырке, где строили новый аэродром. Даже город толком не посмотрел — некогда было, торопились успеть: корчевали кустарник, ровняли летную площадку — тонны грунта перетаскали на подсыпку, бетонировали, строили ангары, летный городок. Сроки были неимоверно сжаты — Камчатка.
А когда аэродром был уже готов к приему самолетов, которые летели сюда из Хабаровска вдоль побережья Охотского моря, сначала с юга на север, а потом — наоборот, Василий сразу отправился домой. Снова добрался на лошадях до районного центра по разбитой осенними дождями дороге, засыпанной желтой листвой, а оттуда двинул домой пешком. Шел по прибойке, прямо по зыбуну-песку. Море дышало в лицо йодом и солью; волны-лизуны, точно утюги, разглаживали песок, и он был как снежный наст ранней весной: крепкий, почти не оставляющий следов. Впереди, до Соболево, было не меньше двух недель ходьбы, но Василий не расстраивался — чуть ли не через каждые десять-пятнадцать километров стояли теперь на побережье поселки: засольные базы, рыбоконсервные заводы, рыбалки, где всегда находились знакомые, а значит было где переночевать и что перекусить. Так что можно было идти вдоль моря и год.
А оно лоснилось в лучах сентябрьского солнца, словно кто вылил в море не одну бочку рыбьего жира. Таращились из воды круглые глаза нерп — спутников долгого пути. Кричали над головой чайки.
Василий, глядя на них, представлял себе самолет. Воображения не хватало и он мысленно заковывал в железо серых морских чаек, что, раскинув крылья, кружат бесконечно долго и без единого взмаха в высоком голубом небе.
Менялась погода. Взбухало море, подготавливая себя к осенним штормам. Набрякшее небо серыми лохмотьями цеплялось за землю. Прочищал глотку ветер. И все пустынней становился берег: закрывались сезонные базы, снимались невода, и уходили в серую пелену дождя последние пароходы.
Нужно было спешить. Эх, самолет бы сейчас,— вспоминались рассказы хабаровчан о быстрокрылых железных птицах,— давно бы дома был...

Звание — ветеран
Я беру в руки районную газету «Камчатский рыбак» за 7 ноября 1977 года. На весь разворот подборка статей о соболевчанах. Фотография Василия Януарьевича. А вот и о нем — рабочий Соболевского госпромхоза. Рыбак и охотник. А рабочему — 65 лет. Вот и подсчитайте теперь рабочий стаж лучшего охотника и рыбака Соболева.
Каждый ительмен был и охотником, и рыбаком. Одно, за век, стало неотделимо от другого. И потому, завершив путину, колхозники брали в руки ружье. Так было в тридцатых, а тем более в сороковых годах, когда на страну обрушилась война.
Время было тяжелое. И не только на фронте. Мужчин в колхозе осталось мало: кто был призван, кто ушел добровольцем. А ему приказано было остаться здесь: тут ваш фронт.
Василию Януарьевичу дали комсомольско-молодежную бригаду, а в бригаде этой одни пацаны того самого возраста, с которого начинал и сам — мальчишки, которым тоже пришлось быстро повзрослеть. И можно было представить, какая она была — эта военная путина.
А по осени выезжали на охоту. И до весны. Сплетались камчатская вековая наука промысла с собственным опытом и мастерством, смекалкой, выдумкой и тонким расчетом. И потому было очень трудно стать лучшим. А он — стал. Свидетельство тому — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг».
И с тех пор прошло еще три десятка лет, а он по-прежнему оставался в строю — старый рабочий, ветеран.
На его глазах преображалось село. В тридцатых годах он вместе со всеми односельчанами и жителями окрестных сел и поселков строил здесь начальную школу.
Строил и первую маленькую больницу.
Кого теперь удивишь на Камчатке типовой средней школой и ЦРБ? Кого удивишь колхозом-миллионером, неводами и тралами, супертраулерами и плавзаводами? Или — стремительными «Яками» и «Чебурашками» — Л-410?
Но удивителен сам человек, пятьдесят с лишним лет назад начавший свой путь в сегодня. Тот, кто создал это сегодня. Кто был в числе первых.
Он был такой же, как все здесь: ительмен, один из шестнадцати детей Януария и Ульяны Спешневых и один из шести, кто не умер младенцем...

И еще один очерк, связанный с фамилией Спешневых, я хотел бы предложить нашим читателям -- это очерк о том, что Камчатка до революции была единой камчатской семьей. Бабушка моей жены из династии камчатских казаков Усовых была сиротой и воспитывалась у своих соболевских тетушек -- Спешневых и Трапезниковых. Одну из них звали Чернихой -- значит она происходила из большерецкого рода Черных, откуда тянутся корни и нижнекамчатских Черных -- предков моего друга детства (а дружим мы уже 50 лет) Валерия Георгиевича Черных. Вот ведь как бывает.
Адрес очерка http://www.npacific.ru/np/library/publikacii/potomki/opolch.htm

ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ
Отрывки из рукописи камчадала Ф.В. Спешнева
«Что я видел и что было за всю жизнь»

Я родился в 1897-м году 20-го марта (по старому стилю) в бывшем селении Воровском (теперь
Соболево). Люди тогда в селе были только лишь камчадалы – местные. До Японской войны (1904г.)
я ничего не помню. Но во время Японской войны я короткими моментами кое-что помню. Помню,
как нас целыми семействами повезли на батах из нашей деревни Воровской вверх по реке ради
безопасности от японского нападения и поселили на одном глухом тальнике, в котором бежала
маленькая речка. Вместе с нами еще жила семья кочующего, и сам он был тут же, по имени Елкун.

…Наше селение, да и вообще другие села были небольшие: 12-15 домиков. Улицы летом обрастали густой зеленью. Тогда были только одни топоры, пил поперечных и продольных тогда не было.
Все работы выполнялись только топором, ножом и стружом.

…В старину крыши на избах, стайках и прочих постройках делались из травы. Сперва, под низ
на жерди настилалось корье (ветловая кора), и в зимнее время на вышке (на чердаке) бывало
тепло. На ноги надевали все от малого до взрослого торбаза из оленьих кож, подошвы подшивали из медвежьих и коровьих кож. Для того чтобы летом они не промокали насквозь, жирили
медвежьим жиром. Сначала кожу выделывали, мяли, дубили. Стекла ломаные на улице и по
дворам не валялись, так как бутылки и оконное стекло не завозились. А если когда и увидят,
где-нибудь валяются обломки стекла, их сразу убирали, чтобы бегающие босиком мальчишки и
девочки, скот не порезали бы ноги.

…Учителей тогда со специальным образованием не было. Их ставили из местных жителей, кто
был грамотным. Учили тогда не по-русски, а церковно-славянской грамоте: а - аз; б - буки; в - веди;
г - глагол и т.д. Недаром ребята, которые были старше меня, когда говорили по какому-нибудь секрету, то говорили по-славянски – мы ничего не понимали.
Магазинов тогда тоже не было. Ездили торговать все в “гавань” или в Петропавловск зимой на
собаках. Туда возили пушнину. А “прикащики” (торговцы) ездили на собаках из “гаваня” по Камчатке с разными товарами. Пароходы сюда не приходили. Приходили только из Владивостока в “гавань” (Петропавловск).

…Начальство камчатское находилось только в Петропавловске. Начальство: окружной исправник или управляющий камчатский - ездило по Камчатке только зимой, да и то едут день и ночь в
специальных своих нартах-повозках. Повозка, обтянутая мехом, плотно закрывается, позади маленькое окошечко. На эту нарту запрягают самых хороших собак и ставят хороших каюров в каждом селении. Я тогда был парнишкой и видел только, что он или они зайдут в постоялый двор, там с час времени пробудут, и как новые каюры со своими собаками уже готовы, которые уже ждут у “повозки” некоторое время: скоро ли начальство соизволит ехать.
Еще сопровождалась из “гаваня” на север и из севера в “гавань” почта, состоявшая из больших
суммов, на которых были заделаны толстые цепи для запирания суммы и опечатывались сургучной
печатью. Суммы были очень тяжелые: вдвоем кое-как положат на нарту. А что было в этих суммах?
Кое-кто говорили, что в них лежит мясо: везут с севера в “гавань” (Петропавловск). Почта эта занимала от 5 до 10 нарт. Везли день и ночь. Сопровождал специально почтальон – казак.
Еще провозили из “гаваня” по Камчатке пакет – «полетучий». Он опечатывался пятью сургучными печатями, а если посредине закреплялось сургучной печатью утиное перо - это указывало, что
его надо как можно быстрее везти дальше, не задерживать. Одни «полетучие», видимо, раскрывались по всем селениям: делались объявления, что поедет по округу начальство, что дороги должны
быть исправны, и все должно быть наготове. Вот тут-то сельский староста начинает нажимать на
“есаула” (исполнитель), чтобы дороги были в надлежащем порядке и пр.. Действительно, дороги
трактовые были очень исправными. По чистым местам стояли вешки, по тальникам были затесы.
Раскаты по дорогам сглаживались, чтобы нарта не могла ударяться в сторону, и чтобы не получилось поломки или повреждения во время проезда начальства.

…Мой отец был сельским старостой, и для исполнения приказов от старосты на сельском собрании (сходка) выбирались есаул старший и есаул, помощник младший.

…Рыбы раньше до 1930 года заходило в реки на нерест очень много. Реки и речки просто кишат рыбой. Больше всех заходила горбуша. Заходила также много кета и красная.Когда начнут нереститься, то вода в реке сделается мутная. На дне реки, речек понаделают ямки, возле которых образуются бугорки из этой же гальки. Во время этого нереста, если в каком-нибудь ключе караулишь медведя, то всю ночь слышишь шум рыбы на воде. Иногда, кажется, как будто ходит по воде медведь.
Раньше, когда в апреле месяце начинают проходить реки, то есть открываются ото льда, сперва ловят гольца. Голец зимовал тогда в реке и очень много. Его ловили кому сколько надо было. К маю месяцу он сплывал в море. В мае месяце начинала заходить с моря в реку чавыча – крупная рыба, самая вкусная. В июне месяце она заходила с моря и шла вверх до сопок на нерест тоже
много. Ее ловили специальными “запорами”, сделанными из дерева. Из нее заготавливали юколу сушеную, засаливали на зиму.
В июне вслед за чавычей шла каюрка. Это небольшая рыбка величиной с горбушки. Она была в малом количестве.
Вместе с чавычей шла еще первая красная.
В июле месяце начинала заходить кета (по-камчадальски – «хайко»).
С 12-15 июля начинает заходить горбуша, голец, кунжа, красная, кета. Кунжа шла в малом количестве. А голец начинал заходить в реку с чавычей.
В конце августа начинал появляться кижуч, но самый ход бывает в сентябре.
В конце сентября и в октябре заходит в реку семга на зимовку. Она зимует в небольших тундровых речках. К сопкам она не проходит. В конце мая и в начале июня она нерестится и в июне сплывает в море. Сколько лет живут гольцы и семга я не знаю.
Еще заходит с моря в конце сентября и в октябре какая-то маленькая рыбка, похожая на кижуча.
Она меньше величиной против горбуши наполовину, и названия ее мы не знаем.
Еще в реках вверху у сопок есть микижа. Как видно, она живет постоянно в реке, потому что микижу никогда не видно бывает, чтобы она шла с моря. Нерестится она весной в мае месяце. Я несколько лет ловил рыбу в море морским неводом – ставным, но микижи там я не видел. И в лимане тоже ее не видел. А в реке, чем выше, тем чаще она попадается. У сопок ее уже много. Величиной там она доходит (бывает некоторые) почти с кижуча. Видимо, оне там плодятся, там и растут и живут.
В октябре опять начнется лов гольца: на зиму запасали для себя и собакам.
Вассатинец – тоже голец с красными пятнами на коже и перья красноватые чуть-чуть, кожа черноватая. Начинает в октябре и ноябре нереститься по ключам.

…Воровства, кражи раньше не было. Где что положишь, там и лежит, пока его не возьмешь сам.
Замков к дверям не имели. Если из дому все уходят, на дверь поставят палку: значит, дома никого нет.
В балаганах и амбарах, в которых хранились запасенные продукты, двери закреплялись только палками поперек хорошенько, чтобы собаки не могли зайти. Без спроса ничего не брали друг у друга.
Часто летом наши ездили на батах в устье реки, впадающее в море, там убьют несколько штук нерпей. Берут домой жиру, мясо, шкуры, да еще в августе насбирают там на тундре морозку (морошку).
Все это погрузят зараз в бат, так что бат затонет глубоко в воду. Борта сидят низко над водой, так что
чуть волна, и бат начинает заливаться. Пока стоит погода тихая, батовщики в это время стараются
удрать с устья в реку. “Душа“ в этот момент бывает шибко неспокойна: только бы ветер не подул: по
лиману сделается волнение, и дальше не уедешь. Дойдя до реки, “душа”, сердце успокоятся – все
осталось позади. Но в реке течение быстрое и с большим грузом на бату “пихаться” (то есть толкаться шестом – ред.) вверх против течения тяжело. Кое-как дойдут до Тхишкья (устье речки) или же до Колтона (от лимана километров пять будет). Здесь оставляют половину груза (“делают оставку”).
Иногда “оставка” лежит долго. Кто-нибудь придет снизу на бату, хозяин спрашивает, видел ли он его
“оставку”. Тот отвечает: «Видел, лежит тут хорошо, закрыто все хорошо». Насобирают там (на морском берегу по отливу – ред.) доски, веревки, рогожки японские, тоже везли домой.

…Основной транспорт летом по реке был только бат. А зимой – собаки с нартами (сани). Имели лошадей, но на них ездили только верхом, да и то редко. Телег не было: никто не знал, как запрягать в телегу, в сани.

…Купаться не умели. Если приходилось тонуть и не успеет пойматься за бат, то обязательно уйдет ко дну, «как топор». Зато знали большое мастерство плавать на бату по реке сверху вниз с большим грузом без аварий – тогда держат по течению большую сноровку, особенно там, где сидят “кокоры” (коряги, хламники). Перед всяким серьезным делом просили у Бога благословения и помощи.1
[1] Записал 25 сентября 1962г.

…В октябре месяце всегда ездили на лошадях «на тундру» на охоту за медведями и дикими оленями.
Берут с собой охотничьих собак. Мясо добытых медведей и оленей складывали в специальные шайбы,
срубленных из толстых плахов. В них мясо, жиры лежат до зимы, а зимой на собаках привозили домой.
Летом заготовляли сарану на зиму. Кислицу (щавель) варили и в посудах хранили на зиму. Кипрей наделают нетолстыми пластинками, сушат и коптят. А зимой из них готовили обед. Эх, сейчас бы покушать! добро... Еще летом заготовляли из горячих пучек «катхи» - их тоже сушили. Зимой кушали их – вкусные. Еще в октябре-месяце со дна речки выдергивали коренья (водяное растение).
Их тоже готовили к обеду с жиром – вкусные.
Заготовляли из рыбы сушеную юколу: чавычья, красная, хайковая (кетовая), горбушья, кижучья.
А в зимнее время эту юколу с медвежьим и с нерпичьим жиром с большим аппетитом уплетаешь,
да еще с репой и с соленой рыбой – просто объедение! После этого приятно бывает чаевать... Летом из рыбьих голов делали «кислоголов», то есть квасили в икре – кушали, что называется!
Иногда наш отец привозил из тальника, а иногда из березника расколеные на несколько частей
нетолстые пластины (лучины) с корой и занесет домой. Причем наружную часть коры обстругает но-
жом, а нижнюю, которая прилегает к дереву, соскабливает или стругает аккуратненько, и во время
еды мы ели эту кору или, как его называли, “дуб” с жиром с сухой икрой – тоже было вкусно.2

…В старину водились на Камчатке волки. В зимнее время были голодные. Они забегали в селения, хватали собак. Иногда едет запоздавший каюр в дороге из одного селения (острожек) в другой, за ним погонятся волки по дороге. Тогда каюр распускает по дороге длинный ремень, и волки уже бежать не могут: ремень мешает им, и они отстанут. Иногда волк, зачуя человека, начинает
выть (воить), будто бы своим воем созывает других волков.

…В старину с коряками старались иметь тесную дружбу. Тогда спирту не было: ни водки, ни браги – коряки были всегда трезвыми. Угощали их всегда чаем-хлебом. Как наступала зима, просили зашить новую кагаглю взрослому или маленькому:
-А то, надевать нечего на морозные дни. Еще просили зашить чижи теплые, рукавицы камасные, а также оленьи жилы и готовые нитки жильные.
Жилы и нитки они всегда, каждый раз приносили на гостинец, в подарок. А с нашей стороны им
тоже отдавали юбку и кофту, платок или шаль подержанный. Для мужика дадут галанку – верхнюю
рубаху, штаны; дадут чашку с блюдцем, чаек на заварку, немножко хлеба.
В зимнее время наши всегда надевали кагагли, парки. Парка старая, шерсть уже повылезла,
осталась одна кожа, но в ней ходить тепло было на морозе. Я тоже носил парку. Без оленьих шкур
мы тогда не могли обходиться. Из оленьих кож шили переобувки. Сначала кожу выделывают, чернят в чернилe, сошьют торбаза праздничные”.
Некоторые коряки с некоторыми камчадалами держали тесную дружбу. Наши договаривались
со своими “приятелями”, чтобы тот приятель убил ему одного или двух оленей для пищи, дает ему
пистоны, порох. А так как они друзья, тот приятель обещает убить оленей.
Когда у нас наступает большой праздник, коряки обязательно приезжали к нам на праздник.
Гостят ко многим нашим, и везде их угощали юколом, соленой рыбой и чаем. А наши, когда уедут
к ним, угощают юколом и чаем. Затем наварят оленье мясо и кормят. Когда они приезжали к нам,
то обязательно привезут кусок мяса оленьего на гостинец.

В 1908 или 1909 году летом прошла телеграфная экспедиция из Петропавловска на север. В ней
было всего два начальника, остальные были рабочие, они измеряли расстояние. Они жили у нас
в Воровском несколько дней близко около нашей избушки… Зимой жители по западному берегу
Камчатки, которые отбывали общественные наряды, вывозили на собаках телеграфные столбы к
месту на телеграфную линию и клали, где стояли вешки для столбов. В 1911 году их ставили. А затем
натягивали провод в один ряд. Начали разговаривать по телефону. Нам интересно было: как получался слышимый разговор по проволоке?
Тогда как-то раз пришел к моему отцу служащий телеграфной канцелярии, он рассказывал, что телефон, как следует, не усовершенствован: сейчас ты только можешь поразговаривать лишь и все. А вот
в будущем через несколько лет ученые предполагают его усовершенствовать, так, что ты будешь не
только говорить по телефону, но в тот час будешь видеть того же человека, с кем будешь говорить.
Тогда был 1911 год, а теперь 1962 год, и с тех пор наука намного шагнула вперед. И изображения
передаются не только по телеграфу, но и по радио – по воздуху на расстоянии. Я видел сам лично
в телевизоре на 64 году своей жизни.
[2] Записал 8 марта 1966г.

…В 1911 году 5 мая я окончил трехклассную школу. Я получил похвальный лист с отличными отметками, то есть оценками, и Свидетельство об окончании трехклассной школы в селении Воровском Петропавловского уезда Камчатской области.
Оценки: По закону Божьему – 5
По славянской грамоте – 4
По русскому языку: устные – 4
письменные – 5
По чистописанию – 5
По арифметике – 4
И «при отличном поведении» наградили Похвальным Листом.
После окончания школы стал помогать родителям по хозяйству: ходил, то есть ездил, на бату с
отцом на охоту, а зимой на собаках. Летом охота была открыта на медведя, на выдру и на нерпу; а
зимой – на соболя, лисицу, горностая, зайца и на уток.

…До этого газет здесь не было, да и прочей литературы было тоже мало. В одно время мне попались в библиотеке книжки по астрономии, и меня это очень заинтересовало, а также о существовании нашей планеты Земля. Читал книгу «Вокруг Света» часть 2-ая «по Европе». Что я прочитал в этих книгах, я рассказывал другим местным людям, больше всего в лесу. Они выслушивали с большим
интересом мои рассказы. Тогда местные камчадалы были неграмотными и малограмотными, и они
ничего не знали о природе и о жизни в других странам. Мне хотелось, чтобы и у нас в селении было
организовано Общество Потребителей помимо купцов, как это организовали впервые рабочие в
Англии. Я объяснял, как наша Земля вертится вокруг своей оси и летает вокруг солнца, также и
луна. Один из местных говорит мне:
- Почему же, кажется, что звезды, солнце и луна каждые сутки летают вокруг земли?
Другой говорит:
-Уже много лет прошло, и я смотрю камни все такие же – ничего не растут?
Как на первый, так и на второй я давал им разъяснения, что в природе существуют две силы: созидающая и разрушающая.

Ф.В. Спешнев

От редакции
Рукопись Ф.В. Спешнева «Что я видел и что было за всю жизнь» является замечательным историческим, этнографическим и литературным памятником, написанным талантливым и мудрым человеком.Рукопись состоит из записей разных лет. Для этой публикации мы выбрали воспоминания, относящиеся к описанию традиционного быта камчадалов, совпадающие с периодом детства автора.
Ф.В. Спешнев всю жизнь прожил в селе Соболево, вырастил 8 детей, работал рыбаком в рыболовецких бригадах, охотником в союзпушнине, в 1950 г. подал заявление о выходе из колхоза, за что подвергался гонениям.
Рукопись Ф.В. Спешнева предоставила в редакцию нашего журнала его внучка Надежда Лысо-
гор.
Альманах "Живая Арктика", 2008

Происхождение дворянской фамилии Спешневы:

ЧААДАЕВЫ — СПЕШНЕВЫ. В ОГДР имеется запись о Чаадаевых, вышедших в Россию не позже рубежа XVI — XVII вв.: "Фамилии Спешневых Чаадай, а во святом крещении названный Фрол Васильев сын Спешнев, в 7118 (1610) году за Московское осадное сидение пожалован вотчиной и на оное грамотой". Относительно поздний выход и фамилия предка также позволяет говорить о казанском истоке .

Спешневы
Спешневы - дворянский род, восходящий к началу XVI в. Семен Григорьевич Спешнев был головой стрелецким; убит под Астраханью в 1591 г. Иван Спешнев был воеводой в Новодевичьем монастыре (1616), Михайло Иванович Спешнев, в 1617 - 1639 гг. - в Данкове, Козлове, Коломне и Великом Устюге, Фрол-Чегодай Васильевич Спешнев - в Новосили (1632 - 33) и у Воцкой Засеки (1639), Осип Иванович Спешнев - воеводой в Луху и Кокшайске (1655 - 57), Григорий Силич - на Короче, в Усмани и Ефремове (1663 - 80). В XVII в. многие Спешневы служили стольниками и стряпчими. О Николае Алесандровиче Спешневе см. выше. Род Спешневых внесен в VI ч. родословных книг Воронежской, Курской, Новгородской и Тверской губерний (Гербовник, VII, 36 и X, 45).

И, кстати, ботовый подмастерье Иван Спешнев присоединился к Камчатской экспедиции Шестакова тоже в Казани.

В июле-ноябре 1733 Гвоздев (совместно с И. Спешневым) до прибытия нового командира управлял, а затем руководил строительством и укреплением камчатских острогов.