Темная туча раздвинула небо. Тяжко рыча. Вздрагивая от вспыхивающих белым огнем трещин. От дерева к дереву пронеслась шумная весть. Вздрогнули триллионы уставших от долгого зноя листочков, подставили свои ладони навстречу ливню. И когда сквозь разорванную тучу промчался первый сноп солнца, земля ответила взрывом невиданных и совершенных красок... «Остановись, мгновенье!» – вновь воскликнул бы очарованный поэт, не очень понимая, что застывший кадр вмиг потерял бы все – и красоту невидимого ветра, и тайну времени, и всю непостижимость жизни... 
Когда молодой художник Федя Дьяков представлял экзаменационной комиссии свою дипломную работу, ему казалось, что он непременно должен разъяснить своим учителям: мол, сильно старался, измучился, пытаясь поселить на полотне живую тучу, но что-то не удалось. Он так и сказал тогда: «Вот тучу я не смог сделать, как хотел. Но я все равно ее поймаю»... С тех пор прошло почти полвека. Десятки, сотни туч – угрюмых и веселых, легких, стремительных, ленивых, налитых свинцом и светящихся насквозь – явились на его картинах. Но до сих пор, как признается живописец Федор Дьяков, он не испытал от своих работ полного удовлетворения. Все ищешь-ищешь, пытаешься учиться у природы, противишься привычкам, пощады не даешь себе и близким, а совершенство – то, о чем мечтает, кажется, любой художник, – тем дальше, чем более к нему стремишься...
Так, значит, все напрасно? И этот мир искусства, что создает веками человек, - лишь скромное подобие недосягаемых вершин? Не все так просто. Если человек в своем стремлении к высоким целям возносит собственную душу, сердца людей в ту высь, где ярче светит солнце, он выполняет миссию, которая превыше врачевания. Он учит жить в единстве с миром. И с преклоненной головой перед великой гармонией природы. А к этому, известно, есть проверенная тропка. Не просто видеть – ЧУВСТВОВАТЬ. Не копировать натуру, а заполнять ее собой - своей энергией, эмоциями, эрудицией, духовным обликом. Своим нелегким опытом прожитых лет.
Ох, этот опыт! И позабыть бы многое – жилось бы легче. Да память у Федора Григорьевича отменная. Помнит все. В деталях. В чувствах... Родился Федя в високосный 1924-й год. Да день избрал особенный и редкий – 29 февраля. Иначе говоря, всего лишь раз в четыре года появлялся в календаре его истинный День рождения. Все остальные – только рядом. «Хутор Атаманский расположился в верстах двадцати от Северного Донца, – вспоминает Федор Григорьевич. – С одной его стороны – крутой увал, и если на него поднимешься, увидишь бескрайнюю степь, где обильно растут ковыль, перекати-поле и лазоревые цветы. С другой стороны – низина и речка Глубочка, заросшая камышом, осокой и кугой. Наша хата, где я родился в семье потомственного донского казака, стояла недалеко от глубокого яра, возле которого проходила дорога в степь. Мой дедушка Дмитрий Яковлевич первым поселился в этих местах в начале 1900 года. Сначала жили в плетеной избушке из хвороста – «мазанке», а дом был построен позже дедушкой и моим отцом».
Картины детства всегда светлы. А боль, трагедии, происходившие в семье, – как будто из другой, параллельной жизни. Дьяков знает, что отец служил в Белой армии, получил ранение. В гражданскую войну, когда войска отступили до Новороссийска и начали бежать за границу, он не смог бросить родных, тайно вернулся домой, но вынужден был прятаться от посторонних глаз. Тревожно жили. Села грабили бандиты. Командовать являлись красные... А Федя помнит-то из тех годков совсем иное. Как убегал с братишкой на увал, чтоб выяснить: где солнышко садится. Как хитрая свинья однажды подняла мальчонку за рубашку и понесла в свой поросячий уголок. Добро, сестра Мария оказалась рядом... В 1931-м «рабоче-крестьянская» власть решила, что хуторяне Дьяковы уж слишком ладно живут. Кузня есть. Три лошади. Кусок земли. Семья большая? Не в счет. Все собственным трудом создали? Значит: кулаки! Да в ссылку! Всех! Деда, мать, детей! И пусть Гришка-отец властям сдается, а то отправим без него! 7-летний Федя запомнил это так:
«Наш рыженький Бобик, почуяв неладное, скулил и не отходил от нас. Стали грузиться на подводы – его привязали во дворе. Помолились, простились с домом и тронулись в неизвестность: дедушка, мама и мы – четверо детей... Нас привезли на железнодорожную станцию Тарасовка. Кругом – военные с винтовками, наганами. Пока ждали эшелон, прошла ночь. Можно представить наше удивление, когда под утро мы увидели возле нас Бобика с обрывком веревки на шее... Так жалко было его бросать...».
Родители всегда оберегают своих детей от потрясений. Но как тут скрыть беду, которая все крепче сжимает горло! Ссылка на Урал. Непрерывный голод. Смерть дедушки. Попытка побега всей семьей через тайгу. Переселение на окраину Свердловска, в места, где завершила земной путь царская семья. Арест отца в 1938-м (с тех пор они его не видели, а Федор уже здесь, на Камчатке, узнал, что расстреляли папу 28 дней спустя). Жестокость жизни на каждом сказывается по-разному. Кого-то делает мстителем, преступником, приспособленцем. Кого-то так сгибает, что свет не мил... Все выдержало сердце паренька. А в памяти осталось не только горе, но и тепло семейных уз, краса земли, которая в любое время года, в любых местах (пусть даже в ссылке!) всегда нова и живописна.
Еще малым школьником Федя Дьяков начал рисовать. Преподаватель был хороший. Образованный и чуткий. «Могу я стать художником?» – спросил его как-то Федя и показал портрет Чапаева, нарисованный карандашом. «Конечно, Федя!». Этой короткой фразы учителя оказалось достаточно, чтобы поверил в себя будущий художник, увидел цель и стал все настойчивее к ней стремиться. Но разве Время думает о ком-то, о чувствах и романтике, мечтах талантливого паренька?! Не рисовать пришлось, а строить дзоты, копать противотанковые рвы. Под бомбами взбираться на столбы, налаживать разорванную вдоль железных дорог связь. Сооружать сметенные войной мосты – над реками в Батайске, под Одессой, в Запорожье. Да, детство, юность Федора Григорьевича – цепь тяжких испытаний. Возможно, именно они и обострили душу, развили нервную энергию и поселили в сердце страстное желание забыть войну, простить Судьбе все беды и быть всегда, везде наедине с тем миром, где вечна красота, где бури, молнии, метели столь же прекрасны, дивны, вдохновенны, как тихий летний день. Природа! Лишь только ты даешь нам, людям, великую картину Совершенства. Питаешь тело, душу. И заставляешь чуткие сердца к живому творчеству стремиться... Но путь к тебе – он тоже ведь не прост.
«После войны, – рассказывает Федор Григорьевич, – работал я на только что отстроенном мостозаводе в Черновцах. Но пробыл там недолго. Уж очень рисовать хотелось... В 1948 году показал свои работы в местной организации Союза художников. Меня взял к себе в ученики художественный руководитель Союза Владимир Николаевич Семашкевич, прекрасный художник, выпускник Харьковского художественного института. Его профессиональные советы сопровождали меня потом многие годы. Уже учась в художественном училище, в Ростове, куда поступил в 1951 году, я делал грунты по его рецепту. И работы, написанные в те годы, прекрасно сохранились».
Учился Федор Дьяков в Ростове отменно. И не только потому, что нищета заставляла бороться за более высокую стипендию. Постоянное чувство облегчения оттого, что наконец-то занимается делом, созвучным душе, добавляло выносливости, чуткого внимания и самой наичестнейшей добросовестности. Излюбленным местом для своих этюдов была у Федора окраина Ростова, рыбачий стан. Сдружился молодой художник с рыбаками быстро, ибо еще со времен жизни в ссылке умел он многое, ну а рыбалкой и охотой владел профессионально... Он и дипломную работу им, своим друзьям, от всей души посвятил: «Донские рыбаки» (как раз с той тучей, что бороздила небо, и общение с которой далось так нелегко).
«В училище, – сердечно вспоминает Федор Григорьевич, – с нами работали отличные мастера: Т. Семенов, В. Лень, супруги Нарские, С. Скопцов, В. Адвадзе, искусствовед Ю. Рудская. Живопись и рисунок преподавал Александр Сергеевич Кулагин. Я благодарен ему за теплое ко мне отношение и те профессиональные и житейские навыки, которые он мне передал... Я каждого, кто терпеливо возится с подростками, кто учит их общению с прекрасным и помогает вдохновению, очень высоко ценю. И потому никогда не забуду всех своих учителей».
Здесь, в училище, Федор подружился с будущим камчатским художником Женей Горбатенко (именно он, получив диплом, умчался к сестре на полуостров Камчатка и стал зазывать Дьякова: «Приезжай! Тут такая красота. Настоящая АКАДЕМИЯ!»).
«Что ты, – поучали другие. – На Камчатку надо ехать сложившимся художником». Но Федор решился. Горбатенко прислал ему денег на полдороги. Остальные Дьяков наскреб сам... Так ровно 50 лет назад (в 1957-м!) Камчатка получила художника, который сросся с ней и стал ее существенной, одухотворенной и талантливой частичкой. Его мгновенно ослепил этот мир безумства красок и стихий. Мир, где невидимые силы жизни вдруг прорываются наружу, кипят, взрывают небо. Где каждой творческой душе открыт такой простор, какой нигде не сыщешь... «Но те, кто мне советовал сначала стать крепким художником, потом уж мчаться на Камчатку, во многом были правы», – считает нынче Дьяков. Еще в начале века известный всем Александр Вертинский печально певал текст Игоря Северянина: «Он покажет вам альбом Камчатки, где еще культура не в зачатке». Конечно, к середине ХХ столетия на полуострове кое-что переменилось. Действовал театр. Стали открываться первые музыкальные школы. Но все это было лишь началом. Конечно, строить здание, когда еще и фундамента не видно – не каждому по силам. Но подумаем иначе: кто-то должен начинать? Первопроходцам – им всегда несладко. Зато потом все помнят их большие имена...
Поначалу Федор Дьяков устроился оформителем в траловый флот. Жил в общежитии. Писал этюдов массу. «Все под рукой, все рядом – бухта, сопки и вулканы, деревянные пирсы, даже парусники. В Петропавловске уже работали художники А. Кучманов, А. Бибиков, П. Коротченко, И. Макаренко, К. Чурсин, А. Чичеров, мой друг Женя Горбатенко. Выставки мы устраивали свои в Доме флота. В основном это были этюды малого формата. Но какие искренние! Жаль, что эти молодые порывы исчезают с возрастом», – огорченно вздыхает Федор Дьяков. Но я с ним не согласен. Быть может, кто-то и теряет – и юношескую остроту, и удивление, и чистую наивность, и жажду новизны. Но Федору Григорьевичу подобное и не грозит. Уж около тридцати лет художник Дьяков – мой сосед. Могу свидетельствовать: я постоянно вижу, как убегает Дьяков рано утром. То в лес, то в мастерскую, то к казакам, которые повсюду объявились. Как бодр, оптимистичен, полон планов. Бывает – исчезает вдруг. Потом лишь по-соседски объясняет: «Да лазил тут, недалеко, по кратеру Мутновки...».
«Еще в первые свои камчатские годы я взял себе за правило: в городе не засиживаться. Не очень меня манит и работа в студии. Природа – вот где простор и тайна красоты!». Свой первый выезд за пределы Петропавловска Федор Дьяков совершил в 1958 году в бухту Вилючинскую. То оказалась особая поездка. Именно там, в суете сельдевой путины, он встретил молодую даму, которая ведала книгами для рыбаков. Сегодня имя краеведа и библиографа Нины Игнатьевны Захаровой, с которой Дьяков прожил 47 лет, вошло в историю развития культуры полуострова. Остались сыновья, которые согревают душу, – Александр (известный фотомастер) и Леонид (скромный предприниматель, большой любитель странствий).
Начав путешествовать с этюдником, мольбертом по разным уголкам Камчатки в 1958 году, Федор Григорьевич не может остановиться до сих пор. И побережья, и долины рек, и острова, скрытые в океане, ему доподлинно известны. Конечно, есть места, к которым он испытывает особенную привязанность. «Еще в первую поездку по восточному берегу, – вспоминает Федор Дьяков, – я заприметил Вывенку. Скромное, тихое село. Но все прелести Камчатки там рядом: тундра, море, горы, собачьи упряжки, рыбаки с сетями, птичий базар на мысе Ара... Оттуда я привез тогда работы «На берегу», «Ледоход на Вывенке», «Колхозный флот», «Пейзаж с вертолетом». С тех пор я много раз летал в те края. И каждая поездка оказывалась весьма продуктивной».
Остров Беринга и остров Медный дважды видели художника Дьякова. Подружившись с директором Ключевской вулканологической станции Николаем Алексеевичем Жариновым, художник истоптал многие склоны Толбачика, Безымянного, Ключевского. Паужетка, Курильское озеро, Кроноцкий заповедник, включая, несомненно, Долину гейзеров, бухта Лаврова – каждое путешествие открывало художнику многоликий и неповторимый облик Камчатки, а все новые картины открывали Камчатке имя Дьякова... В 1967-м, задолго до появления местной организации художников, Федор Дьяков стал членом Союза художников СССР (примерно в те же годы членские билеты получили Анатолий Винокуров, Евгений Горбатенко). Выставки различного масштаба, которые проводил и в которых участвовал Федор Григорьевич, не перечесть. Но есть любопытная деталь, которая отличает творческую биографию художника от многих его нынешних коллег: он никогда не проявлял особой заинтересованности в показе своих работ на престижных и далеких выставках, в Москве, к примеру. Он не был за границей. И, кажется, не очень-то и сожалеет. Он огорчен иным: «Мне даже не хочется вспоминать, – признался недавно художник, – об уйме времени, потраченном не на творчество. Это создание первой городской художественной мастерской и фондовских художественно-производственных мастерских, где был директором; орггруппы Союза художников, где я был третьим по счету председателем, и Камчатской организации Союза художников, которую тоже возглавлял в свое время. Разумеется, все это делалось совместно с коллегами, стоявшими у истоков организации. Но время, время...».
Возможно, часть времени художник Дьяков упустил. Но при этом он и успел чрезвычайно много. За более чем полувековую творческую жизнь (напомню: участие в первой выставке произошло в 1950 году, в Черновцах) Федором Дьяковым создано – трудно поверить! – свыше двух тысяч работ. Сотни из них он не увидит никогда: подарены, увезены с Камчатки, затеряны в далеких селах, осели в округе Корякском. Заметные коллекции работ художника хранятся в краеведческом и художественном музеях. Кроме пейзажной лирики (масло, темпера, гуашь), которая преобладает, Федор Дьяков увлекается графикой, натюрмортом. Особым душевным теплом отличаются написанные им портреты: отца Ярослава, поэта Владимира Науменкова, писателей Леонида Пасенюка, Виктора Кудлина. Сам художник более удачными считает свои живописные циклы, рожденные в разные годы в Вывенке и на Командорах. Но здесь ему, наверное, не очень стоит доверять (истинный художник – он всегда придирчив, строг к себе: «Я до сих пор ловлю ту тучу, которая так мне не давалась на дипломном полотне»). Мы знаем немало картин, вдохновленных иными уголками полуострова, где есть то главное, что так всегда волнует: открытость, трепетность, оригинальность взгляда. Его композиционный стиль всегда отточен, лаконичен. А живописный почерк близок к той свободе, где смелость, жизненная мудрость и техническое совершенство позволяют жить ему в единстве с тем живым прекрасным миром, который не перестает нас восхищать.
Незримо летит время. Но Федор Григорьевич – так кажется со стороны – не меняется ничуть. То у пограничников на месячишко застрянет, то в Турции объявится... В марте 1999-го Дьякову присвоено звание «Заслуженный художник Российской Федерации». В начале мая 2000 года в залах краеведческого музея старейший камчатский живописец открыл большую выставку, посвятив ее 55-летию Победы. Три полотна публично преподнес родному городу...
В редкий день календаря – 29 февраля 2004 года – Федору Дьякову исполнилось 80 лет. В одном из интервью по этому случаю художник признавался: «У меня такое настроение, словно я прожил всего-то 20 лет. Сегодня вот проснулся в 4 утра  и захотел подумать, осознать, куда это я попал? И вообразил огромный шар. Внутри тихо-тихо. Какие-то молекулы проскакивают. И я – такая же крохотная частичка. Мчатся тысячелетия, а мы, пылинки, в этом пространстве носимся, суетимся, чего-то жаждем. И подумалось: как много еще надо сделать, чтобы хоть немного подрасти».
Завидный юбилей не стал для Дьякова Событием. «Сегодня у меня другой цели нет, кроме как осенью открыть выставку, посвященную важной странице в истории Камчатки, – признавался Федор Григорьевич. – Я сейчас тружусь над эскизом будущей крупной картины. Работа чрезвычайно сложная, масштабная, требует массы точных исторических подробностей…». 18 сентября 2004 года, когда отмечались День города и, одновременно, 150-летие победы над англо-французской эскадрой, Дьяков созвал горожан на персональную выставку «Жизнь моя – земля камчатская», где представил землякам свое новое батальное полотно «Оборона Петропавловска»… А 1 марта следующего года к Федору Дьякову подкралась новая высокая награда: волей Президента он стал «Народным художником Российской Федерации». Единственным на нашей вулканической земле!..   
Как-то у художников спросили: какого цвета полуостров Камчатка? Возникли споры. Сошлись на том (и с этим Дьяков согласился), что главный цвет Камчатки близок к сиреневатому. Почва-то вулканами посыпана. Растет трава, но снизу все равно идет подсветка этого теплого оттенка... Мне кажется, что то тепло, которое Камчатка излучает (не только цветом почвы, безумным жаром лавы или целебными источниками), и есть та нить, которая крепко соединяет художественную душу с этой таинственной землей. Судьбой так было решено: горести, страдания, что пережил Федор Григорьевич в далеком детстве, в ушедшей безвозвратно юности, собою заменила обильная энергия Камчатки. И это справедливо... А облака и тучи, что вечно проплывают над хребтами, – лови их, Дьяков!
Валерий Кравченко
2007

P.S. Федор Григорьевич Дьяков ушел из жизни 5 октября 2009 года. Ему было 85 лет.